– Прекрати, пожалуйста, – сердито одернул ее муж, но Ирина Владиславовна неожиданно весело улыбнулась.
– Вашего сына я не люблю, не скрываю. Ведет он себя по-хамски, но убрать я его хочу не из-за этого. Дело в том, что материал для него слишком сложен, ему скучно, он ничего не понимает и мешает другим.
– Потому что учить нужно нормально, – оскорблено воскликнула Соколова, отмахиваясь от мужа, – не умеете учить, потом говорите, что мой ребенок тупой! Вы не имеете права оскорблять детей! Я буду в округ писать заявление!
На лице математички не дрогнул ни один мускул, лишь в глазах мелькнуло победное выражение.
– Можете писать – методист из округа уже приезжала, она лично разговаривала с Петей, так что мне и объяснять ничего не придется. Если же я такой плохой педагог, как вы говорите, то Пете, думаю, будет гораздо лучше в параллельном классе – там математику ведет Надежда Михайловна, она сможет найти с ним общий язык. А в математическом пусть останутся те дети, которые меня понимают. Теперь же, извините, но мне нужно идти – у меня зачет.
Директриса с ненавистью подумала:
«Стерва наглая, так и норовит меня рассорить со спонсорами. Специально все это подстроила, чтобы убрать мальчишку из математического. И ведь сообразила – заранее заручилась поддержкой методиста и своих приятелей с мехмата, чтобы к ней никто не мог придраться, теперь ее и не напугаешь! Если попробовать ее прижать, то они шум поднимут, а мне потом со всем этим разбираться. И нога все ноет – опять ревматизм проклятый. Ладно, пусть Соколовы сами попробуют с ней договориться».
С непривычным для нее проворством она поднялась.
– Я пройду в ваш кабинет и посмотрю, чтобы все было нормально, а вы все же закончите разговор с родителями Пети, Ирина Владиславовна, убедительно вас прошу! – тон ее был строго-настойчивым, и привставшая Ирина Владиславовна вынуждена была опуститься обратно на стул.
Директриса, поспешно и тяжело ступая на ногу, ноющую от осеннего обострения болезни, вышла из кабинета, оставив на столе журнал одиннадцатого класса. Соколов старший бесстрастно посмотрел ей вслед.
– Так вы считаете, что у моего сына нет способностей к математике? – спокойно и негромко спросил он, постучав ногтем по столу. – В пятом классе его Надежда Михайловна всегда хвалила, не знаю. Я хотел после школы послать его учиться в Штаты, изучать менеджмент. Язык-то он знает, а вот с математикой… Конечно, нехорошо, что он мешает на уроках, и я с ним строго поговорю. Но если он отстал, то вы, может быть, с ним подзайметесь? За отдельную плату, конечно. Дополнительно, так сказать.
Ирина Владиславовна, чувствуя неловкость, отрицательно качнула головой.
– Поймите, у Пети нет способностей к математике, и ни за какую отдельную плату они не появятся. Точно так же, как я не смогу стать великим художником – ни за какие деньги, потому что талант рисовать дается от рождения. Почему вам так далась эта математика, разве мало других наук? Пушкину тоже не давалась математика.
Лицо Соколова оставалось невозмутимым.
– Ну, Пушкин Пушкиным, а мы хотим, чтобы он учился в математическом классе, – тон его внезапно стал жестким, вокруг рта пролегли тяжелые складки. – Пусть работает, ничего, пусть тянется. Так как – вы могли бы с ним позаниматься и подтянуть его до уровня, как вы говорите?
– Нет-нет, увольте! Я в десятом классе с ним несколько раз позанималась, если вы помните, но это ничего не дало. К тому же, он постоянно пропускал занятия, и я его, в общем-то, понимаю – ему неинтересно, скучно.
