Время в философском и художественном мышлении. Анри Бергсон, Клод Дебюсси, Одилон Редон - страница 66

et intuition»)[341]. В разных трудах отношение между интеллектом и интуицией рассматривается весьма неоднозначно и предстает в различных аспектах. Не углубляясь здесь в данный вопрос, отметим, что Бергсон все же пришел в итоге к выводу о сверхинтеллектуальном характере иинтуиции[342].

Точнее сказать, видимо, при указанных условиях искомый образ, верный для нас и потому верно отражающий суть исследуемого учения, возникнет сам собой (следуя этим путем, мы будем тем самым полагаться на эмпирический метод, каким его представляет Бергсон). Более того, Бергсон уверяет: если в мысли философа и не присутствовало никогда никакого образа (в этом случае философ «время от времени устанавливал непосредственный контакт с чем-то еще более тонким – с самой интуицией»[343]), – то «нам, интерпретаторам, придется воссоздать посредствующий образ, чтобы избежать опасности увидеть в „исходной интуиции“ смутную мысль, а в духе учения – абстракцию, тогда как этот дух и есть самое конкретное, а эта интуиция – самое точное в учении»[344].

Однако тут встает вопрос, каким путем следует двигаться к первичной интуиции философа, чтобы «вновь овладеть»[345] ей (или, добавим, постичь ее по-своему во всей полноте). Ведь все же, воссоздавая образ-посредник, мы осуществляем спуск (позволю себе этот математический термин) от принципиально невыразимого к определенным средствам выражения, неизбежный спуск, при котором ясно очерчивается «несоизмеримость» «между… простой интуицией и доступными… средствами выражения»[346]. Нам нужно совершить обратное восхождение к первоначальной интуиции, – даже несмотря на то, что мы видим недостижимость полного перемещения внутрь этой интуиции и слияния с ней. «Возьмем все, что написал философ, возведем эти разрозненные идеи к первоначальному образу, сведем их, замкнув в этот образ, в абстрактную формулировку, которая наполнится образом и идеями, обратимся к ней и увидим, как она, столь простая, еще больше упрощается, по мере того как мы помещаем в нее все большее число вещей; наконец, поднимемся вместе с ней к точке, где вновь упруго сжимается все то, что в растянутом виде содержалось в учении: и тогда мы представим себе, как из этого недоступного центра силы исходит импульс, рождающий порыв, то есть саму интуицию»[347]. Мы тем самым возвращаем интуицию к самой себе.

При этом нельзя не заметить, что в указанном восхождении шаг от образа к интуиции венчает наши усилия, но ему предшествует еще один шаг – движение к самому образу от «разрозненных идей». Ясно, что подобные идеи (рассеянные тут и там или изложенные систематически – в данном случае не имеет значения) не могут напрямую соотноситься с образом-посредником. Ведь идеи требуют формулировки, то есть обращения к слову, в то время как образ принципиально невербален. А идея, облеченная в словесную оболочку, неизбежно инспирирует появление понятий как концентрированных вербальных форм репрезентации смысла. По моему мнению, выходит, что соотношение между понятием и образом подобно (почти аналогично) соотношению между образом и интуицией. Если интуиция по природе своей невыразима как таковая, а образ транслирует интуицию, выступая, следовательно, средством асимптотического выражения невыразимого, – то теперь сам невербальный образ вербализуется путем представления в понятиях.

Означенные пропорциональные соотношения указывают на определенную иерархию