Хозяин, суетясь, накрывает монаху стол рядом с пылающим камином. На оловянном блюде, перед гостем, томленая в молоке рыба, вареная репа, маринованные луковицы, немного зелени, горчица.
– Вина прикажете? – заботливо спрашивает хозяин.
Кивнув головой на это предложение, францисканец складывает руки, поднимает глаза к потолку, и негромко читает «Pater noster»6. Сотворив молитву, принимается, не торопясь, за еду. Хозяин идет на кухню, за кувшином и оловянным стаканом. Поставив стакан перед гостем, наливает ему вина. Святой отец неторопливо ест, а Жак стоит рядом, ожидая, пока гость насытится.
Сделав глоток вина, монах немного морщится. Подняв глаза, замечает подобострастно осклабившегося хозяина.
– Что-то, любезный господин Жак, не вижу твоих постояльцев, – роняет святой отец. – Конюшня у тебя пустая. Я один тут? До меня никто не проезжал?
– Кого-то ждете, ваше преосвященство?
Монах хмурится, выказывая неудовольствие чрезмерным любопытством хозяина. Тем не менее, помолчав, он отвечает:
– Рассчитываю повстречать тут кое-кого… Мне сказали, этот человек выехал из Сомьера в сторону Нима…
Хозяину становится ясно, почему странный монах проехал мимо сент-жевского монастыря.
Он спрашивает:
– А как вы ехали, ваше преподобие?
– Через Конжени и Ланглад.
– А, это по старой дороге… Из Сомьера можно добраться, в Ним, по новой дороге, через Люнель. Эта дорога, хоть и чуть длиннее, зато гораздо лучше. Возможно, вы разминулись. Что за человек этот?
Этот вопрос нравится монаху еще меньше. Он опять хмурится.
– Ты прав, Жак, возможно, мы разминулись.
Он повторяет вопрос:
– Итак, Жак, где же все твои постояльцы?
– Так ведь как истинный Бог, третью неделю уже нет никого, ваше преосвященство, – с готовностью отвечает хозяин. – Вы посмотрите только, какой погодой наградил нас господь! Никто носу из дома не высунет. Дожди идут уже третью неделю, где такое видано? В прошлом году, вот, погода была хорошая, сухая, народ валом валил. Кто на ночь остановится, кто на день, а кто пообедать просто. Или вином горло промочить заезжали. Господа рыцари, восемь господ, жили. Целых три недели жили – турнир его сиятельство маркиз устраивали. Всегда были постояльцы, такого, чтобы трактир был пуст – такого отродясь не было… Помню, пока жива была моя покойная супруга, мадам Ковье…
Монах вполуха слушает воркотню хозяина, потягивая вино, и продолжает хмуриться. Похоже, это не те сведения, которые он хочет услышать.
– В твоей гостинице, что, слуг совсем нет? – перебивает он словоохотливого трактирщика, когда Пити на кухне с грохотом роняет что-то.
– Конечно, есть слуги, – объясняет хозяин. – Четыре лакея, и буфетчик, и два повара. Только я всех, кроме племянника моего Пити, отправил в деревню, чтоб не ели зря моих припасов, и не лакали вино, значит.
Монах кивает, думая про себя: «Как же. По твоей опухшей роже, прохвост, видно кто лакает твое вино». Он рассеяно спрашивает:
– А вдруг приедет кто?
Жак делает широкий взмах рукой, отметающий сомнения святого отца, и самоуверенно возражает:
– Сам обслужу. Когда мадам Ковье, упокой ее душу, преставилась, пришлось мне самому вести хозяйство. Я ко всему привычный. Ну, а если погода наладится, и Господь сподобит, чтобы постояльцы появились, тогда я своих людей из деревни-то и вызову. Тут миля всего. Вот, Пити, сбегает и позовет! Нынче все путники сидят по домам, ждут твердой дороги… Потому-то никто и не едет…
