Следом Пити тащит глиняную миску, наполненную вареной репой, зеленью и жареным мясом.
Францисканец неторопливым жестом благословляет пищу, а голодный его сосед с рычанием вонзает в мясо зубы.
Насытившись, здоровяк несколько раз откровенно рыгает, даже не удосужившись прикрыть рот ладонью.
Брат Гуго, во время трапезы, тянет вино из стакана, откровенно рассматривая соседа.
Широкое лицо рыцаря обрамляют длинные локоны каштановых, начинающих седеть волос. Гладко выбритое лицо загорело, как у человека, все время находящегося на свежем воздухе. Левую щеку от глаза до угла рта пересекает небольшой шрам, отчего кажется, что рыцарь щурится и усмехается одновременно. Великолепные, слегка крупноватые зубы. Карие глаза. Нос с горбинкой. Ладони покрыты мозолями, но не теми, по которым можно узнать крестьянина, а теми, что вызваны долгими упражнениями с мечом и пикой. Очень прямая осанка всадника, много времени проводящего в седле.
Францисканец признается:
– Это вино, вроде, получше той дряни, которую любезный Жак налил мне в первый раз.
Плеснув себе вина, тамплиер осушает полстакана одним глотком, затем соглашается:
– Вы правы, это вино вполне сносное.
Они наливают себе еще по стакану. Тамплиер представляется:
– Я рыцарь-храмовник, меня зовут Сент-Жак де Антре.
Францисканец салютует ему стаканом вина и отвечает:
– Меня зовут брат Гуго. Как видите, я кордильер.
– Брат Гуго… брат Гуго, – нахмурившись, припоминает здоровяк, – где-то я слышал это имя. Не могу вот так, сразу, вспомнить, где, как, и когда…
Рыцарь, потягивая вино, некоторое время разглядывает своего vis-à-vis12.
Видимо, он приходит к какому-то выводу, поэтому лукаво улыбается. Он с легкой иронией смотрит на своего соседа:
– Тоже избегаете садиться спиной ко входу, святой отец?
Монах, улыбнувшись одними глазами, слегка кланяется в знак согласия. Он подносит ко рту свой стакан:
– Вы сказали: «Тоже»? А кто еще?
Тамплиер улыбается в ответ:
– Полагаю, это я. У меня тоже привычка сидеть лицом ко входу. Если бы не ваши четки и ряса, отче, я бы принял вас за военного. Выправка, то, как вы осматриваете людей…
– Следует отдать должное вашей наблюдательности, брат мой, – отвечает монах, слегка пригубив вино.
Здоровяк продолжает с той же обезоруживающей фамильярностью:
– Руки у вас, похоже, тоже знают за какую сторону меча держаться, хотя и измазаны чернилами.
Монах бросает взгляд на свои руки, как будто видит их впервые. Он трет чернильные пятна, и улыбается чуть шире:
– Вы совсем недалеки от истины, шевалье. До принятия сана я, действительно, был воином.
– Вот как? Где воевали? На Святой земле? В Палестине? В Сирии?
– Вы угадали. Конечно. Где же еще? Я участвовал в Крестовом походе Фридриха Второго. Был ранен, стал свидетелем, как был пленен злосчатый Амальрих13, тоже попал в плен…
– О! Patrem omnipotentem14! Вы были в плену у сарацин? Обычно они не церемонятся с рыцарями. Если рыцарь попадает в плен, магометане сносят ему голову еще до захода солнца. Если, конечно, он не предложит особо богатого выкупа. Но, поскольку наш орден своих братьев не выкупает, то приходится сражаться… или умирать.
– Да, это так. Однако я не был посвящен в рыцари, хотя сражался, как и многие молодые дворяне, в легкой коннице.
Шевалье кивает.
– Долго вы были в плену?
– Три с половиной года.
Глаза тамплиера округляются:
– Изрядно! Как с вами обращались? Держали в яме? Заставляли работать на полях?
