Анклав. Трущобы из крошащегося от ветхости бетона, растрескавшегося кирпича и разъедаемой ржавчиной стали – уродливые, невыносимо гнетущие полным отсутствием эстетики. Это всё ещё был город (а точнее – самая его окраина, вливающаяся в пригород) – но уже не тот, привычный, в меру безопасный, хоть и набивший оскомину, а совсем другой: безлюдный, чуждый, устрашающий до дрожи, – иной… и всё равно отчего-то знакомый. «До дрожи»? Нет, несмотря на беспокойство, всадник сохранял хладнокровие – это конь вздрагивал, прядал нервно ушами, и поступь его стала не такой ровной и уверенной, как прежде.
Квартал следовал за кварталом – ещё мрачнее и невероятнее в своём уродстве, и всадник, проникшись удручающей атмосферой этого места, намеревался уже прибавить ходу, когда конь вдруг остановился.
– Чего вылупился? Проваливай! – неожиданно резко каркнуло из-под ближайшего лестничного пролёта.
В нише, куда не попадал скудный свет единственного на всю округу уличного фонаря, сверкнули две холодные искры. Конь попятился, но всадник остановил его, успокаивающе погладив по шее.
– Убирайся! – повторил хриплый, будто простуженный, голос.
– Кто ты? – спросил всадник, тщетно всматриваясь в темноту.
– Какое твоё дело?
Всадник пожал плечами и тронул повод, веля коню обойти стороной нервного грубияна.
– Когда-то я был Вороной, – тоном ниже проговорил невидимка.
– Птицей? – удивился всадник.
– Хы! – невесело усмехнулся голос. – Да кем я только не был… Сила позволяла мне быть кем угодно! Однако легкодоступная сила ослепляет и заставляет не заботиться о последствиях, пока её источник выдаёт щедрым авансом всё, что тебе заблагорассудится. Таков он вначале, а затем… Рано или поздно за предоставленные возможности приходится платить. Теперь тот же неистощимый и, как мнилось наивному воронёнку, бескорыстный кладезь, что давал крылья, обернулся вечно голодной бездонной прорвой, которая, приковав повзрослевшую, но отнюдь не поумневшую ворону к этому проклятому месту, с лихвой возмещает потраченное. Такова плата за неосмотрительность и самонадеянность: ты наслаждаешься могуществом, превосходством и не замечаешь, как становишься рабом, а потом и заключённым… – голос стал совсем тихим.
– Может, существует какой-нибудь способ…
Каркающий хрип не дал всаднику договорить:
– Способ?! Когда-то были и способы, и возможности! Но – си-и-ла-а!.. – простонал невидимка с тоской и восторгом. – И вот, то, что питало меня ею, теперь само выкачивает соки из своего приверженца. Я выжат почти досуха. Мне уже недолго осталось… Но до конца своих проклятых дней – до последнего мгновенья! – мне не покинуть этого места! Даже глаз не прикрыть!
Всадник напряг зрение: глаза пленника (а это единственное, что удалось разобрать в темноте) – круглые, навыкате, – как показалось, действительно были начисто лишены век.
Негромкий, однако весьма отчётливый в окружающей тишине щелчок отвлёк всадника от разговора. Человек на коне огляделся: тихо, пустынно… Показалось?
– Ты один? – спросил он завозившегося в своей нише собеседника – тот как будто потягивался, с кряхтением, со скрипом.
– Один ли я?! Ну ты юморист! – и голос засвистел было приступом астматического смеха, но осёкся. – О-о… Да ты ни хрена не понял! Здесь много… таких… погружённых в тень… во мрак… И здесь, и… и вообще…
В грубо пробитом на высоте третьего этажа проёме, где заканчивалась одна из лестниц, зашевелилась тень. Вот она качнулась, приблизилась к неровному краю дыры и превратилась в человеческую фигуру, которая сделала ещё один шаг вперёд и поставила ногу на остатки разрушенной стены, явно демонстрируя себя: худой парень стоял в расслабленной позе, разглядывая всадника. В опущенной руке он небрежно держал автомат.
