Дюк одарил Фриденсрайха взглядом, способным испепелить целую мельницу, но вместо ответа развернул кресло друга и соратника, и выкатил вон из гостиной.
– Бесчестный маневр, – беззлобно сказал Фриденсрайх.
– Пойдем, Йерве, – бросил дюк через плечо.
Баронесса вместе с ключницей резво обогнали их, показывая дорогу к свободным опочивальням.
– Ты уже успел не раз пожалеть о том, что предложил мне уехать с тобой в Нойе-Асседо, не так ли, Кейзегал? – с усмешкой спросил Фриденсрайх. – Я слышу твои мысли: «Дьявол меня забери, какого черта я опять с ним связался? Лучше мне было забыть его совсем, как я и намеревался». Мой дорогой, еще не поздно исправить оплошность.
– Прекрати, Фрид, – сквозь зубы процедил дюк. – Я никогда не изменяю своим решениям.
– Только раз в шестнадцать лет.
Дюк промолчал.
– Что ж, я уже не раз успел отблагодарить тебя за такое проявление не присущей тебе мягкости сердца. Спасибо тебе, Кейзегал.
– Брось, – попытался проявить очередную резкость дюк, но тон его невольно смягчился. – Мне не нужны твои благодарности. Я поступил так ради Йерве.
– Не сомневаюсь, – серьезно промолвил Фриденсрайх.
– Ты в порядке, мальчик? – спросил дюк, когда процессия оказалась у двери комнаты, предназначенной Йерве, и заглянул юноше в глаза.
– Да, ваша милость.
– Ты лучше видишь?
– Нет, ваша милость. Но лучше разбираюсь в том, что вижу. Я сразу узнал вас по походке.
– Вот и хорошо. Иди спать, Йерве. И не забудь запереть дверь на засов.
Йерве повалился на постель и мгновенно заснул. Ему снились сны, в которых у людей были обыкновенные лица, предметы были четкими и ясными, и все было простым и понятным.
Рассвет еще не забрезжил, когда дюк, разбуженный внезапной мыслью, подкравшейся к нему во сне, подобно тому, как возвращается из вражеского стана в родной полуночный лагерь разведчик, вскочил, оделся и, стараясь соблюдать тишину, спустился по лестнице и открыл двери опочивальни соратника и друга.
Нечеловеческим усилием воли удалось ему на несколько мгновений сдержать рвущееся из горла громкое проклятие, и он поспешно затворил за собою дверь.
На постели рядом с Фриденсрайхом лежала Нибелунга в одной камизе, положив голову тому на грудь и обвив руками, как какое-нибудь сокровище. На коврике с другой стороны кровати устроилась единственная правнучка баронессы фон Гезундхайт, обняв тряпичную куклу.
– Дьявол и сто преисподних! – вырвалось наконец проклятие, и оправданно повисло в воздухе.
Несмотря на приглушенный голос дюка, Фриденсрайх открыл глаза и молниеносно извлек из-под подушки пистолет. Еще через мгновение он осознал, что на нем лежит чужое тело.
– Кровь Христова! – прошипел дюк. – Что ты творишь, черт веревочный?
– Тысяча гидр! – подхватил маркграф удивленно, опуская оружие. – Что она здесь делает?
– Они, – дюк перевел взгляд на коврик.
– Этого еще не хватало, – прошептал Фриденсрайх, освобождаясь от опутавших его объятий и свешиваясь с кровати.
– Тебе их подсунула баронесса, или дело в том, что ты не утратил еще своих чар? – несколько успокоившись, спросил дюк.
– Черт его знает, – ответил Фриденсрайх. – Оба варианта не из лучших.
– Дай мне слово, что ты не воспользовался ни одним из них.
– Клянусь Богом, я не знал, что они здесь. Мне льстит, что ты считаешь меня все еще способным воспользоваться женщиной.
Дюк едва заметно помрачнел.
– Ты не способен?
– Я этого не говорил.
– Ты змий, Фрид.
