Зрение после выстрелов в лицо восстанавливается, и вижу, что в ногах у меня половой с мордой расквашенной распростёрся, над ним Сашок склонился, руку ушибленную потирает, а рядом с Сашком Женечка и Валентин застыли. И все на меня обалдело смотрят. Понятно, что все – это кроме полового. Куда там с такой мордой что-либо видеть. В лучшем случае – сны, если пульс ещё есть. И тут замечаю, что не на меня ребята смотрят, а куда-то мне за спину.
Оборачиваюсь. Ни-и-фи-га-се-бе! Шесть дырок от пуль в стене аккурат мой силуэт обрисовали. Не знаю, как кому, а мне этот портрет оченно по душе пришёлся. Хоть и в авангардистском стиле, но лучше чем в реалистическом на памятнике на могилке. Да и сам со стороны посмотреть могу…
– Ну, парень, – басит Женечка за спиной, – в рубашке ты родился…
Сашок неожиданно берёт меня за плечи и начинает во все стороны поворачивать да недоверчиво осматривать. Как Тарас Бульба сынка своего.
– Да, везунчик… – недоумённо тянет он. – В таком случае достань-ка нам хозяина бара из-за стойки. Мы своё уже отработали, теперь на тебя в деле посмотрим.
Пожимаю я плечами, вилку, что до сих пор в руках держу, в карман сую и непринуждённой походкой к стойке направляюсь. Понимаю ребят – они с профессионалами привыкли дело иметь, знают, чего от них ожидать можно. А вот когда полный профан, в штаны наложивший, за стойкой с «дурой» в руках притаился – его действия непредсказуемы. Как в случае с половым, например.
Подхожу я точно по центру стойки и через неё перевешиваюсь. Действительно, бармен по полу распластался, затравленно на проход за стойку вызверился и туда же из «дуры» целится. А «ствол» так в руке пляшет, что выстрели он, скорее попал бы в меня, сбоку стоящего, чем в того, кто в проходе бы нарисовался.
– Ку-ку! – говорю ему сверху, словно с бабой заигрываю.
А бармен точно баба – его тут же кондрашка хватает. «Ствол» из руки выпадает, а сам он в прострации застывает. Похоже, второй раз обделался. Или третий? Впрочем, он и сам, наверное, со счёта сбился.
Нагибаюсь ещё больше, цепляю его двумя пальцами за ноздри, как крючком рыболовным, и начинаю из-за стойки выуживать. Идёт он плавно, что лещ полусонный со дна, даже не трепыхается.
– Пожалуйста! – говорю Сашку, когда бармен уже о стойку ручками опирается.
Выдёргиваю пальцы из ноздрей – все в крови и соплях. Порвал я ему таки ноздри. Вынимаю из нагрудного кармашка бармена платок белоснежный и брезгливо руки вытираю. Хочу потом назад платок в карман бармену засунуть, но вижу на материи свои отпечатки пальцев чёткие. Не-ет, шалишь, «пальчики» здесь оставлять не следует.
Сашок подходит ближе, губу нижнюю копылит, видя, как у хозяина бара юшка кровавая по бороде течёт.
– Живи пока, – бесстрастно говорит он бармену, но от его тона сухого могильным холодом веет. – Но завтра к полудню чтобы был у меня с «двойным» налогом. За работу, сам понимаешь, платить надо. Видишь, – кивает в сторону амбалов бесчувственных, – от кого мы тебя уберегли.
Затем разворачивается и к выходу идёт. Но по пути нагибается и штоф «Адмиралтейской» с пола поднимает. Ишь ты, вся посуда вдребезги, а полуторалитровой бутыли хоть бы хны.
– «Пальчики» свои убрать не забудьте, – бросает нам на ходу Сашок.
Ну вот, я думал, он штоф подобрал, чтобы после «работы» с горла хлебнуть, а он просто об отпечатках своих позаботился.
Сую платок в карман и чувствую там вилку. Что ж, и я о своих «пальчиках», пусть и машинально, но побеспокоился.
