Ты смел и опрометчив!
Что назначено,
То должно, исполниться!
Я, Варавва,
Умер бы с восторгом,
Чтоб спасти,
Того Узника!
Хотя ты вор, убийца,
Но тебе твое желание,
Поставлено в заслугу будет.
И Мельхиор продолжал:
– Бежал Иуда,
И ученики Иисуса,
Бежали.
Что было делать?
Естественно и, по – человечески
Понятен их поступок.
Погибающего бросать?
Варавва – они трусы!
Ученики Проповедника…
Нет! Мельхиор не согласился.
Все они люди!
Трусы и люди – одно, и тоже,
И Мельхиор продолжил —
Человек не может
Героем быть всегда.
Дела славные совершаются,
В минуты возбуждения сильного.
Посмотри, Варавва, на себя —
Высокий, широкоплечий,
Кости и мускулы крепкие.
Ты красавец – мужчина,
Хорошего сложения,
Храбрый, не дурен,
Но взгляд очей женских,
Украсть тебя заставил,
И даже убить заставил,
Взгляд этот лживый.
Ты человек и тоже трус!
Боишься не гордым быть,
Чтоб не воровать.
Боишься милосердным быть,
Чтобы не убивать.
Вот если бы не воровал!
Вот если бы не убивал!
Вот это была бы храбрость,
Выше сил человеческих!
Не осуждай учеников Варавва.
Толпа остановилась.
Слышны отовсюду крики —
Умрет, умрет Он раньше
Срока. Не увидим мук Его.
Умрет Он раньше,
Чем успеют Его распять, и
Мы лишимся удовольствия,
Агонию предсмертную смотреть.
Сознание Он теряет.
Пятилась толпа,
Дети плакали.
К губам,
Страдальца, Петроний,
Кубок вина поднес.
Напоить Царя хотел.
Кубок холодный был,
И его прикосновение,
В чувство Назарея привело.
Он открыл свои глаза
Лучистые. Всем улыбнулся,
Но пить вино не пожелал,
Лишь благодарность выразил.
К Иисусу придвинулись
Женщины поближе.
Прямо в лицо Его смотрели.
Они покорены все были,
Его видом Величественным,
И они сочувственно уже шептали,
Сожалели, и, страдая, плакали.
В грудь себя женщины,
Стучали.
Горе показать хотели.
Солдат Рима возмутился —
Остановки, плач! Так
Мы никогда дело наше,
Не сделаем. Не распнем Его!
Петроний с сердцем жил,
Распятие за дело не считал,
И солдату молчать велел.
Видишь, Человек изнывает,
От жары, усталости,
И более, от бичевания.
Дай отдохнуть Ему!
Взглядом, любящим,
Иисус
Женщин и детей окинул.
И голосом, Своим, повелительным,
Но мелодичным и сердечным:
– Дщери Иерусалимские!
Не плачьте обо Мне,
А плачьте о себе,
О детях ваших,
