Я чувствовал, что он возвышается совсем рядом, и оперся о книжные полки.
– Речь идет об истории, не имеющей никакого значения и никаких последствий. Я не совершил ничего постыдного, уверяю вас. Меня не преследовали. Я отправился в изгнание по своей воле, поскольку счел, что так для меня будет лучше, и хотел попробовать разобраться в некоторых вещах. В настоящий момент у меня есть должность, я работаю. Вам достаточно этих разъяснений?
– Но зачем рассказывать мне об этом? – проговорил я вполголоса.
– Вы меня спросили. Рано или поздно вы бы узнали все это и рассердились на мою скрытность. Меня зовут Пьер Буккс.
– Буккс, – сказал я. – И по этой-то причине вы и покинули свой пост?
– Да… в общем-то, да. Впрочем, повторяю, я не годился для того, чтобы заниматься больными в подобных условиях. Я очень быстро понял, что не могу оставаться заодно со всем этим.
– Вы одиноки? У вас есть семья?
– Нет, у меня нет семьи. Знаете, я далеко не молод, у меня уже нет родителей. За границей я женился, но моя жена умерла. Я женился на ней в Базеле. Я жил тогда совсем один. У большинства моих сотоварищей по изгнанию была профессия или какое-то занятие. После ее смерти я решительно взялся за работу; мне стало ясно, что даже если я, собрав все силы воедино, сумею изменить всего лишь что-то одно, сдвину одну-единственную соломинку, это не будет бесполезным. И быть может, тем самым мне удастся сделать много больше.
Он открыл дверь и переждал несколько мгновений.
– Вы уходите?
Он не пошевелился.
– Судя по всему, вам от моих слов не по себе. Не подумайте, что это в моем обыкновении – разглагольствовать налево и направо. Меня захлестнула симпатия. Мне кажется, как я вам уже говорил, что в вас есть что-то совершенно особое, то есть не обязательно в данный момент, может статься, ему еще предстоит родиться. Я знаю, что в этом городе бесполезно обращаться с речью к кому бы то ни было. Нечего сказать, нечему научиться. Это и называют городом. С вами, напротив, меня тут же потянуло поговорить. И пошел следом за вами. Короче, вбил вас себе в голову. Но, само собой, если эти отношения вам докучают, я не буду настаивать. Тот факт, что мы соседи, можно не принимать во внимание.
Когда он ушел, я, к своему удивлению, испытал чувство необыкновенного отвращения. Меня не оставляло ощущение, будто произошла какая-то постыдная сцена. И тем не менее мне хотелось вновь его увидеть. Я подвел итог словами: ну и комедиант!
На следующий день Луиза пришла навести в квартире порядок. Я слышал, как она подметает, рыщет вокруг. Она сворачивала ковер, двигала табуреты, переворачивала стулья. «Что будем делать? Не хочешь сходить в кино?» Я взял газету, уселся на кровать. «Оставь же наконец, ты нервируешь меня своей уборкой». Она принялась разглаживать одеяла, у меня возникло было желание схватить ее за руку и вытащить на прогулку, но я сдержался. «Что сказала после встречи маменька? Ну же, рассказывай». – «Да она ничего особенного не говорила».
Едва оказавшись на улице, я пожалел, что вышел. Было тепло, влажно. Метро выбросило нас на площади О., где я вдохнул воздух, сдобренный дымом и шумом. Гвалт стоял невообразимый. «Что за гам! – крикнул я ей». – «Суббота, все отправились за покупками». Я подхватил ее под руку и увлек на боковую улочку. Там было значительно меньше народу: вся толпа проходила в нескольких шагах от нас, прямо перед нашими глазами.
