Всевышний - страница 7

– Я открою?

Она отворила окно. Я был раздет, чувствовал себя грязным, с растрепанными волосами, с едва разлепляющимися веками.

– Вот так он спит! – сказала она с досадой.

Она, вероятно, какое-то время понаблюдала за мной, прежде чем сложить мою одежду и придвинуть стул с подносом поближе к дивану. Измотанный, я лежал пластом.

– Вам бы лучше прогуляться на свежем воздухе. Хотя бы попробуйте поесть.

Когда она уже выходила в коридор, я ее окликнул.

– Сегодня утром что, было какое-то шествие?

В полусне мне слышался безбрежный гул толпы, возгласы, далекая музыка, перезвон колоколов. Эти звуки не были отголосками с улицы, а доносились по радио откуда-то по соседству.

– Ну да, отмечали годовщину… – Она назвала мне дату.

Задумавшись об этой церемонии, я четко представил себе ее основные образы: тут и там совершенно пустые улицы, закрытые лавки, целая часть города погружена в тишину – и, напротив, в центре шумная толпа, прижатые друг к другу тела, переминающиеся с ноги на ногу люди, глаза, ожесточенно устремленные на другую толпу, ту, что торжественно выступает с плакатами и транспарантами как воплощенная уверенность, что в жизни не может быть ничего лучше, чем этот момент всеобщего спокойствия.

– Мне так нравятся эти церемонии, – сказал я. – Все утро их было слышно по радио. Если бы я чувствовал себя лучше, ни одну не пропустил бы.

– Мне они тоже нравятся, – сказала она.

– Заметьте, что есть и другие интересные поводы собраться вместе. Для многих воскресенье – прекрасная возможность приобщиться к спорту: люди встречаются, воодушевляются, все дружно кричат; можно ли их в чем-то упрекнуть? Такие моменты исполнены совершенства.

– Спорт – дело хорошее, – сказала она.

– Да, таков наш долг: воспитать сильное юношество. Но и кино тоже здоровое удовольствие. По сути, хороши все сборища.

У нее вырвалось что-то вроде смешка, и она опустила голову. Засмеялся и я. «В чем дело?»

– Но вы-то нечасто выходите.

Я взглянул на нее, меня вдруг охватило желание подробно объяснить ей, как я воспринимаю вещи. Я чувствовал, что она меня поймет, это была простая женщина, сильная и молодая. Мы с ней были одного поля ягоды. Но она сказала:

– Виной всему ваше плохое здоровье.

– Спасибо, мне все лучше и лучше. Вы знаете, я холостяк, но вопрос не в этом. Я не более одинок, чем кто-то другой, и живу отнюдь не в одиночестве. Я участвую во всем, что происходит, мои мысли принадлежат всем. Чтобы быть добропорядочным гражданином, мне не нужно жениться или участвовать в сборищах.

– Ох! Я не хотела вас обидеть, – поспешно произнесла она. – Все в нашем доме вами не нахвалятся. Все знают, как вы сознательны и трудолюбивы.

Я молча посмотрел на нее.

– Да, я сознателен, но этого все еще мало: так хотелось бы ни на миг не забывать, что в счет и мельчайшие впечатления, ничтожнейшие слова! К тому же я слишком часто болею.

Спустя какое-то время я услышал, как закрывается дверь. Я подумал, что останусь один на весь день, со всем этим шумом толпы, спортивными репортажами над головой, буду рассматривать деревья на бульваре, посплю у себя в кресле. Мысль о сне вызвала во мне странное воспоминание. На какой-то миг я вновь увидел клинику, медсестру. Я вспомнил, что был погружен там в глубокое оцепенение, меня пробуждал малейший пустяк, я знал, что перед этим не спал, был убежден, что во сне присутствует некая комедия, иллюзия, и к тому же искушение: я ни на мгновение себя не терял – вот что утверждали мои бред и горячка, и я повторял это, ибо, несмотря ни на что, надо себя защищать. Эта мысль вернулась ко мне в тот миг и меня не оставляла. Я не должен был об этом думать: я пересчитывал квадраты на двери, разглядывал стол. Впрочем, была ли это мысль? Я откупорил еду и поел.