– Не рано, обычно, – прохрипела Юкина, сдирая въевшийся туфель.
– Устала, да? – слишком заботливо осведомилась подружка.
– Хлеба, что ли, нет? – прекратила растаскивать кожу с обувью.
– И хлеба, – зашептала соседка, – и молока, и яблочек.
– И икры красной, и торта «Прага», – вторила ей Юкина, – и любви взаимной. Ничего, как-нибудь сегодня переживём, – пыльный туфель отлетел в пыльный угол, и ежели бы не 40 размер, вполне ожидаема нераскрытая кража.
– Вот я по поводу любви, – ещё тише ввернула подружка.
– Ты не одна, что ли? – Полина спрятала голую ногу за обутой и опёрлась о шкаф.
– Не одна, – соседка уже несла ей эмигрировавший туфель с улыбкой, предполагающей готовность к следующему апорту. – Пожалуйста, он очень классный!
– И сколько мне гулять? – Юкина выхватила подношение, бросила к своим ногам.
– Ну он недавно пришёл…
– Ясно, – развернулась к двери, – удачно вам там… тут… Пока.
– Спасибо! Ты лучшая! – благодарность вытолкнула из прихожей, после чего дверь немедленно закрылась.
– Пожалуйста. На здоровье, – бурчала прикидывая, насколько хорошо спрятала зависть.
Вышла из подъезда, нахмурилась в небо. Бабулек успело отклеить от лавки. И это волновало немногим больше, чем смысл бытия стеллеровых коров. Зачем плодить в голове пустые думы, когда по расписанию жалость к себе? И Юкина вдруг решила, что путь домой, между прочим, дался ей ой как тяжело. Оказывается, это не день её измотал, а ночь не пускала. Так и говорила: «Сиди-ка ты, Полина, на работе. Оно и завтра быстрее со сборами получится, да и сегодня меньше калорий растеряешь». А чего это ночь так с ней противно разговаривала? И какие вообще сборы, если завтра выходной?!
Дабы не слушать ворчание овальной, пока не тронутой зрелостью женщины, дорога съёжилась, как только могла, и на этот раз до работы случилось идти короче. Повсюду пахло безопасностью. Раньше так пахло от толстых, часто нецветных телевизоров. А она любила всё цветное: простыни, наволочки, салфетки, босоножки на каблучке, вязанные варежки. Вот фотографии предпочитала ЧБ. Лишь им было под силу тушить её горящие овальные щёки. Могли ведь навсегда усмирить и её блевотно-желтую жилетку, но Юкина отважно им не давалась. Оно ей надо? Она же здесь ненадолго. Всё равно ненадолго!
От тощего забора веяло мокрым холодом. Полина поморщилась, и мурашки, не успев толком набухнуть, исчезли. И вряд ли вернулись обратно. Скорее уцепились за тот ветер, что тоже поспешил убраться с пути бесстрашного овала. Без капли одобрения зыркнула на тощий забор: чего он тут вообще стоит? Кого охраняет? Разве что лысый лес от права граждан в него влюбиться. Да и не лес там давно, а так, озеро надежды. Умные мужики его ещё под кепку прячут, предварительно зачесав остатками былого роскошества.
– Ну тебя! – буркнула, отпугивая домогавшийся страх.
Тощий забор вроде как будто и отпрянул в чащу. Однако дальше унести вкопанные сваи у него совсем не получилось. Хотя тогда он ещё и не изображал кардиограмму. Юкина пнула по воротам и сразу же вспомнила о том, что сейчас она в босоножках. Кованная ставня немедленно проснулась и завыла от неожиданности, грозя разбудить всех, чей сон не вечен.
– Дурацкие ворота! – гундосила Полка, старательно впиваясь глазами в дорожку: нет, по сторонам она смотреть не хочет. Вообще не хочет. Боязно? Да ну вот ещё! – Ой! – так произнесла, что по-настоящему себя напугала. – Дура! – адресовала напуганной. – Это всего лишь дед Зиновий!
