Вопреки тому, что помянутый давно числился упокоенным, низменные и недостойные здравомыслящего человека инстинкты он ж таки пробуждал. Особенно тёмными ночами, когда об его холодное надгробие плавился брус толстой Луны. Позабыв всё, особенно про своё бесстрашие, Юкина заворожено глядела, как свет лился на сухую могилку деда Зиновия. Масляный ручей плюхался с заброшенного холмика. Не впитывался: то ли он брезговал, то ли усопший по стечению века успел отвыкнуть от подачек, даже небесных. Полина стояла и вовсе не как вкопанная – как впаянная. В самое ядро земли. Лунная лужица коснулась мыска левой босоножки, той, что облезла сильнее. Дивно, конечно, но замечания, прыснутые пусть и родительскими устами, не вылечили косолапость.
Когда мокрый ветер решился запеть, Юкина отправилась в следующую стадию оцепенения. Не одна: с намерением возвратиться николиже. А чего бы и нет? Там, поди, размышлять не требуется, хороша ты для местных или нужно ещё с комплексами походить. Как ни крути, время пришло… но чёртов характер! Для начала он сморщил овальное лицо. Её лицо, так удачно схоронившее багровость под толщу ночи. Затем воинственно скривил овальный рот. Её рот, что, прикусив ледяной воздух, беззвучно выдал:
– Ничего мне не страшно!
И дабы отнять у сомнений шанс на зачатие, Юкина угрожающе, а по-другому она и не умеет, двинулась вперёд. Напролом. Не слушая мокрые кляузы ветра. Назло. Кому? Не успела додумать, овальный живот напоролся на бездыханную оградку. Легонько. Последняя ничуть не пострадала, если не принимать во внимание общий шок.
– Ну дед Зиновий! Ой! Дура!
Это же не то, что не Зиновий, прищурилась, намекая Луне хотя бы ещё капнуть на надгробие, это вовсе и не дед! Полина даже обрадовалась, словно не мертвеца изобличила, а целую труппу Декабристов лично Николаю Первому за шкирман приволокла. И типа он совсем-пресовсем не ведал о таковых доселе. И почему Декабристы из памяти вылезли? Да фамилия у девочки Каховская. Не из-за станции метро же… Маленькая совсем. Овальные глаза Юкиной пали уголками к полуовальному рту. Она уже стыдилась приступа радости. Могилка ещё свежая. Вот была бы несвежая… старая… давняя… лучше стародавняя, было бы легче. Обязательно было бы…
Треск пырнул тишину. Нахально, в миг, словно знал, что ему за это ничего не будет. Юкина побледнела, но без зеркала это утверждать глупо. Да и она сама бы себе не поверила. Показалось. Овальные глаза вернулись к овальному фото, будто искали защиты. Малышка же. На живую не похожа… Полка треснула по овальному лбу. То есть на настоящую девочку не тянет. Больше на сказочную. Охапка золотых кудрей, синие глазища, нос-кнопка и веснушки бисером. А это веснушки? Овальный живот снова встретился с бездыханной оградкой. Нет, трогать каменную фотографию она не станет. Грязь так грязь.
Беззвучие снова осквернили. Но уже не столь самонадеянно, сколь рутинно. Это как мысль о собственной бесполезности обвинять в излишнем запале и явной злонамеренности. А она ведь просто приходит и всё тут. Вроде, так надо. Тебе же за тридцать? Пора.
Не сразу оторвала взгляд от сказочного лика ребёнка. Пусть глупо, но так очевидно безопаснее. От каменной фотографии чего ждать? Грусти. От неё если и умирают, то не моментально и без переломов. А вот странные звуки в ночном лесу обещают куда более яркие впечатления.
Тьма снова дала о себе знать. Если глаза привыкают, то ушам придётся сложнее. Голове страшнее. Или за неё. Полина хотела вздохнуть, но воздух неожиданно закончился. Горло сдавило, виски бешено вибрировали. Она сняла с бездыханной оградки овальный живот и мысленно перекрестила. Сначала себя, потом сказочную девочку. Зачем-то. Сложно объяснить, что ветки всего лишь хрустят. Ветки. Не кости. Но они ведь не сами по себе хрустят? Их же кто-то хрустит. Ночью. На кладбище.
