День тянулся медленно, мучительно, как капли меда в холодную зиму, густые и неторопливые. Глаза болели от напряжения, а затекшие ноги начинали неметь.
И вдруг – скрип тормозов, резкий, как удар хлыста.
Люк приподнялся, выглядывая через прореху между баками. Его зрачки расширились, вбирая каждую деталь.
На подъездной дорожке остановилась старая темно-серая машина, настолько неприметная, что взгляд сам скользил по ней, не задерживаясь. Номера были странными: грязными, потертыми, словно кто-то намеренно лишил их индивидуальности. На боку багажника символ – волна, охваченная цепью – выделялся с пугающей четкостью, как клеймо на коже животного.
Из машины вышел мужчина в сером плаще, сливающемся с моросящим дождем. Он замер на секунду, осмотрелся по сторонам с той особой настороженностью, что присуща хищникам. Его лицо, наполовину скрытое тенью, казалось вылепленным из холодного воска. Потом он быстро зашагал к двери Бартонов, и каждый его шаг отдавался в грудной клетке Люка тяжелым ударом.
Мальчик вжался в землю с инстинктивным ужасом добычи, почуявшей приближение опасности. Каждая клеточка его тела кричала: беги. Но он остался – парализованный страхом и звериным любопытством, которое иногда сильнее инстинкта самосохранения.
На другом конце города, где земля встречалась с небом в размытой серой линии, Джои бродил вдоль старых полей. Ветер проникал под куртку острыми ледяными пальцами, но он едва замечал холод. За полями, словно забытые декорации к спектаклю, который никто уже не собирался играть, высились полуразрушенные здания. Джои шел, неся внутри себя тягостное чувство: он должен был найти лодку. Или след лодки. Или хоть что-то, что связало бы разрозненные части этой головоломки.
На заброшенный амбар он наткнулся так, как находят все важное в жизни – случайно, сделав шаг в сторону от протоптанной тропы.
Половина крыши провалилась, обнажив почерневшие ребра стропил. Дверь висела на одной петле, скрипя на ветру мелодию заброшенности и тлена. Внутри – пустота, наполненная запахом гнили и старого железа. Но в глубине этого мертвого пространства что-то притягивало взгляд: в углу, брошенное и забытое, как ненужное воспоминание, валялось нечто тканевое, скомканное в грязный комок.
Джои подошел ближе, преодолевая сопротивление собственных ног. Это была старая куртка, детская, с той особой поношенностью, которая говорит не о бедности, а о привязанности. Внутренний карман был вывернут, словно кто-то в лихорадочной спешке искал там что-то жизненно важное.
На воротнике, почти стертый временем и грязью, еле различался вышитый инициал: K.К.
Джои сжал зубы так сильно, что стало больно. Клара Картер. Он медленно вытащил куртку, стараясь не думать о том, при каких обстоятельствах она могла оказаться здесь, и спрятал под рубашкой. Ткань казалась неожиданно тяжелой, словно несла в себе груз чужой судьбы.
В это же время Томми, повинуясь молчаливому соглашению их маленького следственного отряда, отправился туда, куда дети обычно заходят только по принуждению – в гости к другу отца, в мир взрослых и их сомнительных правил.
Шериф Мэйсон встретил его на крыльце своего дома, с сигаретой, зажатой между желтых от никотина зубов, и с той лукавой усмешкой, которая заставляет детей чувствовать себя виноватыми еще до того, как они что-то сделали.
– Что надо, Томми? – спросил он, выпуская дым в серое небо. Дым поднимался спиралью, как будто убегая от земли и ее секретов. – Папаша послал?
