Грачонок качнула головой, продолжая удерживать глаза закрытыми. Доставало слышать беса, видеть в обличье Мизгиря было бы вовсе невыносимо.
– «Мораль и нравственность первичны, так молвит пророк Мосхиан. Их отсутствие ведёт к краху. А ты этих качеств лишён. Мне ничего от тебя не нужно, Каргаш. Я тебе не верю и никогда не поверю».
Бес зашипел от притворного возмущения.
– «Я предлагаю тебе немыслимую возможность, а ты выбираешь молиться мёртвым людям, которым до тебя нет дела? Ярая верующая! Тебя ничем не прошибить! Даже спустя всё, что ты прошла, продолжаешь верить и молиться этим своим рисованным скоморохам. Но не кажется ли тебе, что чем чаще ты молишься, тем больше неприятностей?»
– «Тебе не дано постичь Благой веры, вот ты и злишься».
– «Молись сколько угодно, святым нет до тебя дела. Хотя, знаешь… что толку говорить? Нужно показывать на деле».
Грачонок изо всех сил старалась не отвлекаться от мысленной молитвы, но стоило холоду коснуться плеч, как она сбилась, спутала слова.
– «Я помолюсь с тобой», – непринуждённо звучал бес. – «Но только затем, чтобы доказать, что я был прав. Так кому ты там молишься на этот раз? Преподобному Евфимию? Блаженной Анастасии? А, видать Мавсиму Чудеснику, он твой любимчик! Видишь, какой я к тебе внимательный? Выучил всех твоих кумиров».
Грачонок ревностно прижала руки к груди.
– «Я молюсь не ему».
– «Так кому же? Кому? Отвечай, коза ты драная, не вынуждая меня быть строгим».
– «Я молюсь своему отцу».
***
Первую седьмицу дней она боялась их. Боялась Мизгиря, боялась беса, привязанного к нему. Боялась до безумия.
Скорбь смешивала кошмары. Созидала образы, насаждала идеи.
В видениях, истязающих её денно и нощно, заместо человека со шрамом на лбу зло совершал Мизгирь. В какой-то момент Грачонок, утратив всякую связь с настоящим, начала в это верить.
Это Мизгирь накидывал её отцу на шею верёвку. Мизгирь убивал маму. Мизгирь удерживал её и делал больно.
И тогда она решается покончить со всем сама.
– «О, ты снова решила попытаться его зарезать?» – вопрошает бес, указывая на спящего Мизгиря из-за спины Грачонка. – «Давай в этот раз резче. Я-то знаю, ты один раз уже хотела попробовать. А этот идиот даже не понял… Жалкая была попытка, я чуть не лопнул от смеха».
Грачонок сомневается, но прекратить череду одних и тех же видений – вот чего она жаждет.
Она подходит к сумке, висящей на гвозде. Осторожно, стараясь не издать ни звука, с замершим сердцем, снимает её, тянет вниз. Запустив руку в сумку, сразу же находит искомое – ранит палец о лезвие ножа, замотанное в тряпицу из крапивы.
Бес молчит, но она знает – он следит за каждым её движением. За каждой мыслью.
Грачонок заносит лезвие над головой спящего Мизгиря. Замирает. Её начинает мутить. Вот-вот она рухнет без чувств.
Лекарь не просыпается. Вопреки тому, что во сне напряжение с его лица спало, а морщины на лбу разгладились, выглядит он истерзанным усталостью. И всё-таки теперь Грачонок видит, что лекарь гораздо моложе, чем ей казалось. И в беззащитном положении уже не выглядит столь опасным.
Высокий, но щуплый из-за мучащей его неведомой болезни. В выстиранной тёмной рубахе, всегда с застёгнутым на все пуговицы воротом. Нет, то был не мужчина из её кошмаров. То был всего лишь добрый человек, пожелавший помочь ей.
Теперь Грачонок помнит и осознаёт. Обманчивая улыбка лекаря на тонких губах не выражает к ней презрения, а глаза – пронзительные, с прищуром, – вовсе не жестоки.
