Благота начинал нервничать.
– Брат, слушай, давай не будем горячиться…
– Я тебе не брат.
– Не нервничай, дело в том, что «брат» – это общепринятое выражение.
– В следующий раз, когда захочешь использовать что-то общепринятое – подумай тщательней.
– Отрицаешь общественные ценности?
Благота приготовился схлопотать по лицу, но Горан молча прошёл мимо, решительно устремляясь сквозь высокую траву.
Медвежья шкура остановилась под сенью раскидистых сосен.
– Следуй за мной.
– Не обижайся, но у меня нет желания составлять тебе компанию.
– Взаимно. Но она ждёт.
– Ты про?.. Ладно. Понял.
Благота подумал было вернуться в церковь за осиновой палкой, но в конце концов заколебался. Горан без лишних предупреждений продолжил путь, и Благота, решив не терять его из вида, торопливо устремился за ним следом.
***
Благота потерял счёт подъёмам и спускам. Найденная в лесу сухая ветка заместо оставленной в церкви успела обломиться, и теперь он шёл, тяжело дыша и глядя исподлобья на медвежью шкуру, маячившую впереди. Горан шёл быстро, без остановок. Они возвращались к Скале Слёз.
Благота чувствовал себя расколото после вечерней попойки. Во рту пересохло, желудок горел огнем. Сумеречный лес вокруг казался нереальным сном.
– По-моему, мы идём не той дорогой, – ворчал Благота. – И вообще, кажется, мы ходим кругами. Вижу, ты человек задумчивый. Вероятно, всё больше уходишь в себя, вот и сбился с пути… Эй, ты меня слышишь? Отвлекись ненадолго от своего избегания неопределенности, давай поговорим. Нет? Ну что ж. Видят боги – я пытался найти общий язык. Приложил для этого все свои усилия. Но ты всё равно ведёшь себя так, будто между нами кровная вражда.
Горан держал язык за зубами, и Благота принялся воссоздавать в памяти последний разговор с вилой. Он прекрасно помнил, как Смильяна сидела напротив костра, слушая его историю и вглядываясь в пляшущие языки пламени. Её тень на каменной стене позади танцевала, словно уповая на предстоящую ночь.
Низ живота сводило чудовищной болью.
«Неужели я взаправду чем-то отравилась?»
– «Бу»!
Грачонок вздрогнула, распахнула глаза. Увидев перед собой Каргаша в свете кудесовых нитей, горестно вздохнула. Говорят, человек привыкает ко всему – как видимо, зря говорят.
Бес с чрезмерно длинными руками навис над соломенным тюфяком, выставив локти в стороны как паук. В подмышках его зияли отверстия.
– «Скукотища», – Каргаш гадливо фыркнул. – «Ты, коза, с каждым днём становишься всё большей скукотищей. Даже когда я грожу оторвать тебе пальцы. Или вставить подсвечник тебе в…»
– «Нет, это ты скучный», – Грачонок попыталась сосредоточиться, как учил Мизгирь. Нужно было дышать, и дышать глубоко. – «Хоть разочек сказал бы мне что-нибудь доброе. Вот тогда бы я точно испугалась. А сейчас – оставь меня в покое. Не хочу сейчас тебя ни видеть, ни слышать».
– «Давай же, рань, жги остатки моей души своей беспощадностью!» – Каргаш драматично вскинулся. – «Ведь за всё это время я так и остался для тебя никем!»
– «Нет у тебя никаких остатков», – дрожа от боли и чувства холода, отозвалась Грачонок. – «Твоя душа уже давным-давно сгинула».
– «Ну вот опять! Мне ни одной обиды не прощаешь, когда этому лекарю всё с рук сходит», – бес снова согнул шею, пристально всматриваясь в её левый глаз, лишённый защитной повязки. – «Что же остаётся делать?»
Звероподобное обличье беса взбаламутилось, задрожало, утратило чёткость очертаний – будто рябь от удара по воде. А затем заместо Каргаша возник Мизгирь. Бес осклабился в обличье человека, начал хохотать, видя изменившееся от ужаса лицо Грачонка.
