– Желька, значит?
– Ага.
– Скверная история.
– Да уж какая водится.
Сославшись на интерес к лекарственному саду, Мизгирь направился к Шишиге. Скрывшись от глаз конюхов, он свернул возле ограждения пастбища к сосново-еловому лесу, углубляясь по едва уловимой тропке в густые заросли.
Смеркалось, солнце бросало последние лучи на деревья. Мизгирь без спешки следовал тропке, занятый скорбными мыслями, когда из ниоткуда возник Каргаш. Обычно бес не мог отходить от него дальше, чем на милю. Но только сейчас Мизгирь понял, что Каргаша не было поблизости всё это время.
– «Снова приставал к ребёнку», – догадался Мизгирь. – «Я думал, мы условились, что ты не будешь усердствовать».
– «Она больше не ребёнок», – гадливо осклабился бес, затем добавил с долей сомнения. – «Интеллект у неё, как у пятилетней, но в остальном…»
– «Чего ты наговорил ей в этот раз?»
– «Ничего не наговорил. Мы заранее молимся вместе за твой упокой. Тебе ведь недолго осталось, так чего зря время терять? Ещё спасибо нам потом скажешь. Ну а ты тут чего удумал? Ага, чудишь на закате дней, я понял. Строишь из себя сыщика».
– «Безымянная икона пропала не так давно», – не желая думать о Грачонке, ответил Мизгирь. – «Из монастыря никто не сбегал. Значит, икону похитил не насельник. За мирянами и гостями тщательно следят. Кто остаётся?»
– «Бах!» – Каргаш вновь сгримасничал. – «Безымянная взлетела в воздух и упорхнула через окно!»
– «Такое вряд ли бы осталось незамеченным».
– «Стало быть, кто-то из монахов забрал и спрятал себе под кровать. А по ночам любуется ей, постанывая от наслаждения. Всё эта ваша человеческая жадность».
– «Если не человек, тогда – кто? Нечисть неспособна была бы притронуться к…»
– «Эй».
– «… и всё-таки существует немало способов, чтобы нечисть смогла…»
– «Ау».
– «Ладно. Зубоскаль, раз тебе так не терпится. Ну?»
– «Я и не собирался. Впрочем, какая разница. Это ведь ты, а не я глух к зову о помощи».
Мизгирь резко остановился, вытягивая шею и вклиниваясь горячим взглядом в заросли. Теперь он действительно слышал чей-то жалобный крик.
Сцепив зубы от натуги, Мизгирь быстрее заковылял по тропке. Что бы ни ждало его в конце пути, всё, на что он был способен – так это махать своей чёртовой палкой-тростью. Оставалось надеяться, что кого-то там всего лишь зацеловывали до смерти.
Мизгирь выскочил перед старым заросшим прудом, остановился в высокой траве.
Не сказать, что он полностью ошибся.
Барахтаясь в воде, молодой рыжеволосый юноша в чёрной одежде послушника звал о помощи. На нём, хохоча своим колеблющимся звенящим смехом, повисло сразу три водяницы. Две держали послушника за руки, третья обнимала со спины, возвращая его обратно в воду с головой. Водяницы то и дело выпускали юношу, давая ему возможность подползти к берегу, а затем снова набрасывались, уволакивая на глубину. Отчаяние юноши вызывало у них дикий восторг.
Водяницы, – или иначе говоря воскресшие утопленницы, – выглядели такими, какими Мизгирь привык их видеть. Бледнолицые и простоволосые, полуголые, в краденных у людей одеждах, они цеплялись за послушника своими худыми покрытыми бесцветной ядовитой слизью руками с отросшими ногтями.
Восковые с чёрными прожилками лица водяниц морщились от смеха.
– «Ну ты погляди на этого олуха, сама невинность», – растрогался Каргаш. – «Им стоило быть с ним бережней, но все женщины одинаковые. Только одно от мужчин и нужно».
