***
Дерьмовый день просто не мог окончиться не дерьмово — на работу я безбожно опоздал.
На ходу стягиваю толстовку, вешаю ее на крючок в шкафу, завязываю фартук и хватаю блокнот и ручку.
Пять часов я наматываю километры из холода открытой площадки до адского раскаленного нутра кухни, петляю между столиками, принимаю заказы и уношу пустые, изгвазданные жиром тарелки. Я ненавижу людей, всех до одного — чавкающих посетителей и их орущих детей, потного борзого шеф-повара и коллег-идиотов, ненавижу звон посуды и стук вилок, и веселую музыку, гремящую из-под потолка. Голова вот-вот взорвется, и все, чего я желаю, — сдохнуть.
Сегодня все идет наперекосяк.
Принимаю заказ у худой силиконовой телки, забираю меню, но краем папки задеваю стакан, стоящий на столе. Вода проливается на ее колени, телка разражается визгом и проклятиями, в истерике переходит на ультразвук.
Когда-то передо мной, богатым и перспективным мальчиком, все расшаркивались, и жизнь улыбалась, обещая быть вечно счастливой и беззаботной. Но она изменилась — превратилась в такую же стерву, из-за пустяка унижающую и орущую оскорбления в лицо. А мне теперь приходится терпеть.
Я смотрю на телку — молча, долго. А потом посылаю на три буквы.
***
Управляющий кое-как улаживает конфликт, приносит извинения и в назидание отправляет меня за заказом. За счет заведения. За мой счет: это вычтут из моей зарплаты.
Черт бы побрал матушку, которая, истратив все отцовские отступные, упорно продолжает ходить в салоны и дорогие магазины и не желает признавать, что прежнюю жизнь я, даже горбатясь на десяти работах, никогда ей не обеспечу. Черт бы побрал отца...
В коридорчике между кухней и посудомоечной я прислоняюсь к прохладному кафелю, набираю в рот побольше слюны и от души харкаю в латте, уже представляя, как буду широко улыбаться, услужливо расставив перед нервной телкой столовые приборы и еду...
Но вечер окончательно перестает быть томным: управляющий видит это и орет трехэтажным матом.
Черный фартук повисает на стуле, а я уволен — набрасываю на башку капюшон толстовки, забираю рюкзак и на гудящих ногах выхожу в холодную тихую ночь.
***
4. 4 (Регина)
Мучили нас еще долго — собрав в аудитории, нудно и подробно рассказывали о том, как в колледже проходит учебный процесс.
Но все напутствия улетели из головы, так меня и не застав. Глядя сквозь заляпанное стекло на пустой стадион и колья забора, я пыталась продумать план действий.
Итак, у меня появилась цель: во что бы то ни стало прилипнуть к тому сероглазому парню. Да, я не знаю, как к нему подступиться, и до дрожи в коленках трушу, но этот страх — ничто по сравнению со страхом пустоты, одиночества, грозы и смертельной скуки.
Я так боялась заплутать и сгинуть в дебрях нормальной жизни, но рядом с ним наверняка не потеряюсь из виду — он внушает доверие и будит в душе странный трепет.
— А кто твой отец? — пискнула сидящая рядом Мила и шумно выдохнула — видимо, вопрос этот мучил ее с самого утра.
Я тут же включилась в игру:
— Бандит.
Мне и врать-то не пришлось: мой папа действительно преступник, только вот никого из обидчиков дочери закапывать он не станет, так как уже больше десяти лет мотает срок на зоне по ряду тяжких статей.
И соседка по парте, стрельнув в мою сторону покрасневшими испуганными глазами, сбивчиво зашептала:
— Регин, послушай, я ни при чем. Твои вещи Катя взяла. Ты мне веришь? Мы с ней раньше в один класс ходили. Она стерва, но ее друзья — самые опасные типы на районе. Ты ее разозлила. Из-за вашего спора она теперь ни за что не успокоится! Слушай, у меня сестра, Вера, с тем парнем в одной группе учится. Хочешь, после занятий перетрем с ней в курилке?
