Высоким слогом о тебе, мой Крым 2022 - страница 9

История не вдохновить не может:

в богатстве фактов истина дороже.

Святилище Деметре – культ Нимфей.

Ожил до новой эры Тиритака.

Звездой Героя, воинского знака,

гордится Керчь, в веках Пантикапей.

Уйдёт красиво, не покажет боль

и до конца останется нарядной:

любить умеет щедро, безоглядно —

листву земле подарит исподволь.

Не страшна ей любая непогодь,

что приберёг на небесах Господь.

А грязь и пыль дождями смоет лихо,

и ослепительно нагая, тихо

предстанет осень перед первым снегом,

что станет ей надёжным оберегом.

И примет пост пушистая зима,

в сопровождении морозов лютых.

А показать сестрице закрома

ей, осени, не стыдно абсолютно.

Леонид Фокин

Москва

Слова, как место, где живет обман

Слова, как место, где живёт обман,

где страны распадаются на страны…

В них раскололся древний океан

на маленькие чудо океаны.

Куда бежит сарматская волна?

Каков закат над тростниковым морем?

Аквинский понт раскинул перед взором

обломки меотийского челна.

На смерть любая жизнь обречена

и необъятны вечности просторы.

И киммерийский уголок притих.

Декабрь не тот сезон, не те заботы.

Мельчают дни от Слова к непогоде,

от громких громов до шагов глухих.

В разрывах туч не небо – пустота

В разрывах туч не небо – пустота.

Вечерний выдох задержи, попробуй,

и зимняя приветливая робость

начнёт рассказ в периметре листа.

Поверхность моря в декабре бела.

Пиши по ней, пока она светла.

Причал сковали льды, а город – ночи.

Со временем меняется ли почерк?

А может быть, сугробы между строчек

Мысль неземная чудно намела…

Предлогов нет, остаться ли, уйти…

Из дома, из пространства не нашедших,

по-будничному злых и сумасшедших,

не сбившихся с привычного пути.

От долгой жажды к долгой тишине

От долгой жажды к долгой тишине,

К окаменевшим гроздьям винограда,

От Крымских скал до лавочек Арбата

В слезящемся неделями окне.

Всё позабыть и Богом данный дар,

И молнии в соборный крест удар,

Берёз сентябрьских свечи вдоль аллеи…

Воспоминания всё тяжелее

И вечера огарок еле тлеет,

И в нитях бус не светится янтарь.

От ночи к ночи зябче, холодней,

Инжир, опавший вдоль глухой ограды,

Прибоя гул, утрата за утратой

И трудно говорить о новом дне.

По нитям козьих троп за облака

По нитям козьих троп за облака.

Там шерстью с глиной вымостить закаты.

Мария, мать, налей мне молока

И надломи созревшие гранаты.

Вино и хлеб не я, не для меня

И в новом дне уже не будет дня.

Качаются рыбацкие баркасы.

Не от того ли сеть опять пуста,

Что рыбари, сомкнувшие уста,

Как об улове, думают о Спасе.

По полосе намытого песка

След серой чайки тянется куда-то.

Мария-мать, налей мне молока

И надломи созревшие гранаты.

* * *

Она касалась век Гомера и мгновенно засыпала.

Капли пота, мерцавшие на шее Геродота, ей были не видны с её земли её пронзительных небес, но всё же она, сливаясь с краешком рогожи на каменном полу, взирала на его труды о Скифии, а после она летела к хризантемам.

Осень цвела в садах, а тёмная страна в неё вонзала иглы чёрных сосен.

Ей было больно?

Нет?

В её глазах не слёзы, а вечерняя роса, не серый дождь – светящаяся просинь.

Она касалась век Гомера

Сонетная форма

Она касалась век Гомера и

мгновенно засыпала. Капли пота,

мерцавшие на шее Геродота,

ей были не видны с её земли,

её пронзительных небес, но всё же

она, сливаясь с краешком рогожи