Взрослый ребенок алкоголика. Реальная история взросления и исцеления от детских травм - страница 8

В этом пути мне помогло осознание: ошибки не определяют мою сущность; я – не сумма своих неудач. Каждая ошибка – это лишь кирпичик в моем здании, а не его основание.

Я остро реагировала на изменения, которые ускользали из-под моего контроля. Гибкость была мне чужда. Мне хотелось, чтобы всё было, как я хочу. Компромиссы вызывали у меня глубокое сопротивление. Мне сложно было принимать изменение планов. Например, отмена любого мероприятия, будь то поход в магазин или прогулка, воспринимались мной настоящей трагедией.

Ноги здесь растут опять же из прошлого: невыполненные обещания и несправедливые наказания сформировали такой паттерн поведения.

Одно обещание осталось в памяти, как яркий след. Я мечтала о собаке, и родители дали мне слово подарить щенка, если я закончу первый класс отличницей. Я усердно старалась и выполнила условие, но не получила обещанного. Долгожданная награда всё время откладывалась – на второй, затем на третий класс.

Моя мечта о собаке исполнилась лишь в 14 лет, но не родителями. Сказать, что я была тогда счастлива, значит, не сказать ничего.

Я была неуверенной. Ребенок, как чистый лист бумаги, впитывает отражение своего окружения, формируя представление о себе. Наибольшее влияние на нашу самооценку оказывают «значимые люди» – чаще всего родители. Отец, погруженный в мир алкоголя, не мог предложить поддержку или добрые слова, а мама, истощенная заботами, не находила времени и сил на воодушевляющие речи. Она сосредотачивалась на удовлетворении наших базовых потребностей с сестрой: еда, одежда, сон, физическая безопасность.

Из этой неуверенности родилась жажда одобрения моих действий и выборов. Боясь взять на себя ответственность за ошибку, я искала поддержки у других, чтобы, если что-то пойдет не так, иметь возможность возложить вину на тех, кто помог мне выбрать.

Неуверенность проецировалась на мои финансы – стоимость своих услуг я неизменно занижала, боясь вообще озвучивать суммы.

Я ощущала себя не такой, как все. Другие, казалось, в обществе чувствуют себя комфортно и свободно в отличие от меня. Я была будто самозванка в высшем обществе, которая дрожала от страха разоблачения. В мой внутренний мир было встроено чувство отчужденности и изолированности в связи с тем, что я в школе или в другом месте я искусно маскировалась под счастливую девочку, убеждая всех в благополучии своей семьи, отчего испытывала изнуряющее и мучительное чувство стыда. Мне казалось, что, если кто-то раскроет тайну о моей семье, я стану изгнанной, словно носительница чумы, оставившая на себя яркую печать позора. Это чувство разделила меня с окружающими, проведя невидимую черту между мной и тем миром, который казался таким легким и безоблачным для других.

Я подавляла свои эмоции. В детстве были ситуации, когда мне запрещали плакать, и за каждое неконтролируемое всхлипывание меня могло ждать наказание. Тогда я научилась тому, что теперь называю: плач в себя. Этот навык, высеченный в сердце, стал моим щитом, но вместе с тем привел к психосоматике в виде бронхиальной астмы. Я скрывала свои слезы, но под поверхностью бушевало море эмоций, жаждущих свободы.

Отношение людей ко мне всегда определяло мою самооценку. Если меня любят, значит, я хорошая; если же нет, значит, я плохая. Отчего появлялось желание угодить каждому, даже в ущерб себе.

Размытые личные границы, так как в семье с алкоголиком в принципе границы не соблюдаются. Соответственно, и во взрослой жизни нет понимания здоровых личных границ. Какие они. Где они начинаются, где заканчивается «я» и начинается «другой».