Ситуация явно выходила из-под контроля. Срочно доставили из Минска трех десантированных членов экипажа, но они, похоже, ничего не знали о планах мятежного генерала, а лишь подтвердили, что тот в одиночку сможет управлять самолетом.
Драконов трясло и подкидывало. Если получится, что курс самолета будет даже в сторону Москвы, его придется в срочном порядке ликвидировать, а что может за этим последовать, никто не знал. Ученые хмыкали и пожимали плечами в знак того, что при такой игре РДС-37 могли повести себя непредсказуемо, что обещало ужасные последствия. Придуманный ими «железный кулак» по определению одного из драконов вдруг превратился в обезьяну с бомбой. Затребовали полный доклад по этой самой «обезьяне», но там было все как надо: без рода и племени, детдомовский, всем обязанный партии, да и имя у него – Иван Иванович. На что главный дракон высказался категорично: мол, это те самые русские Иваны, которые родства не помнят. Это единственное новое, что можно было добавить к психологическому портрету генерала. Резолюция была такая: «как бы ни сложилась ситуация, везде-везде вычеркнуть этого самого Ивана и вымарать из живых». Его не должно быть ни в историях болезни, ни в историях награждений и выдачи званий. Ничто не должно было напоминать о том, что этот человек вообще существовал. А если случится так, что его пленят живым, то без всяких сантиментов повесить.
Вот такую встречу готовила ему родина, и Иван это понимал. Как и вилки с ложками, термоядерные бомбы были статусом, и у них была своя карма. Но Иван не собирался бомбить драконье логово, он прокладывал курс на пять с половиной тысяч км от венгерской границы на восток. В то место, которое ему было знакомо по службе – Усолье-Сибирское, авиабаза «Белая». Там когда-то он служил, в расквартированной 31-й тяжелой бомбардировочной дивизии 30-й воздушной армии. Совершив оттуда большое количество вылетов, он знал все подходы и выходы.
* * *
Ванечка накормил свое хозяйство. Гуппешка плавала раздутая – наверное, опять родит. Но детенышей ее он никогда не видел, их, похоже, съедали. Отец заявился уже очень поздно и сильно подраненный. Ночью, когда Ваня встал, ему пришлось перешагивать через отца, спавшего на полу; он был только наполовину разутый. А утром мама его, как положено, пилила, одновременно собирая ему котомку на работу. Она встала рано и что-то успела приготовить. Вид у отца был очень удрученный, он старался как можно быстрее уйти из дома. Вероятно, будет снова искать как здоровье поправить, но лишь бы до работы добрался. Он ушел.
На улице было тихо, как вчера днем. Мама гладила Ване пальтишко, а он сидел и с упоением ел гречневую кашу с тушенкой, да еще и с хлебом, который, согласно своей хлебной природе, начал чуть подсыхать. Мама его ловко одела как, наверное, только мама умеет одевать. Он взял свой портфель с привязанным к нему мешочком с сандаликами и тут вспомнил, что чернила закончились. Достав чернильницу, налил немного из бутылки школьных фиолетовых чернил и измазался, конечно. Пока мыл руки, мама с него взяла обещание, что уж в этой четверти он будет стараться. На улице еще не совсем рассвело, но тропинка была со вчерашнего дня протоптана. Снег уже чуть спрессовался, и идти было вполне сносно. Ваня добрался до барака в надежде, что друг выйдет, и они пойдут вместе. Но того не было, и он двинулся один.
