На торчащем из сугроба столбе, обмотанном ржавой колючей проволокой, сидел ворон и всем своим видом пытался показать, что он совсем не певчая птичка, а стервятник.
Друган уже был в школе. Теперь он его ждал, чтобы раздеться вместе. Пока они вошкотились в раздевалке, тот рассказал, что подслушал у взрослых в бараке. Оказывается, что замерзший мужик прятался от другого, тоже как бы жениха Фроськи, так вот его в «штабе» и завалило. Оказалось еще, что крысы ему погрызли нос и уши. У тети Фроси вечером опять были то ли поминки, то ли сватовство, но все закончилось дракой, и опять пришел участковый с собакой, а та что-то унюхала в помойном ведре и перевернула его. Вроде как били собаку, и участковому досталось, кто-то приложил его утюгом.
Учительница рассказывала о природе, и тут, заметив, что Ваня болтает, спросила его, какую ночную птицу он знает. Ваня тут же нашелся и ответил:
– Ворон! – и добавил, – потому что он питается и живым, и мертвым.
Учительница не стала комментировать.
* * *
Еще рядом с авиабазой в шаговой доступности есть мини-городок по имени Сосновый, где живет его друг, дружбу с которым уже нечем было проверять. Друг – тоже Иван. Сейчас самой большой проблемой для генерала была метеорология. Отключенный от связи, он не мог знать, что его ждет на неблизком пути в пять тысяч километров. На той высоте, на которой он находился сейчас, в большинстве случаев всегда ясно и прозрачно, но, когда придется опуститься ниже горизонтом, что там навалится на машину, было неизвестно. И больше всего зависела от погоды именно посадка. Какое-то время ему придется медленно снижать высоту, и чем дольше будет время потери высоты, тем легче состоится посадка. Он в 95% своей летной практики сажал уже пустые, без бомбовой нагрузки самолеты.
Сейчас же случай совсем другой. Понятно, что последней точкой его маршрута был, конечно, не Сосновый, где его найдут и арестуют не позднее чем через 48 часов, чтобы пригвоздить к позорному столбу в назидание другим. Он не хотел позора, он мечтал о жизни. А ему определили виселище.
* * *
Корефан ему на ухо нашептал, что сегодня видел Ваниного папу у себя в бараке. Он в коридоре о чем-то шептался со своим другом-инвалидом. Стало понятно, что отец на работу не пошел, а шептались они по понятной причине: где бы взять для стабилизации здоровья и мыслей. Теперь его не будет несколько дней, а потом придут спрашивать с работы, не хворает ли, хотя точно знали, чем хворает, и название хворобы им было известно.
Отец почему-то считал, что имеет полное право при желании удариться в загул. Мол, душе нужен отдых. Только потом он будет валяться на полу с грязными ногами, вонючий, и материться на весь белый свет.
Ваня почувствовал, что стелька опять пытается ускользнуть из валенка, а отец-то обещал, что подошьет их дратвой для вечной носки. Но вечность ладно, доходить бы до весны. Он не знал, что мама, предчувствуя такой исход событий, в промтоварном магазине купит ему новые валенки с тонкой подошвой, которую он быстро протрет на скользких спусках. Но сейчас хотя бы будет запас в один валенок, ведь у этой обуви не было правого и левого, все они были одинаковые. При всех имеющихся условиях взаимозаменяемость была важной вещью. Это серебро и никель вроде бы похожи, а по существу – ничего общего.
* * *
Иван, думая о своем друге в Сосновом, вспоминал, как он после воздушного вояжа на севере вернулся в Хабаровск, а там ждала телефонограмма, что его пока не намерены использовать в летной программе. Ему предписывалось сойти с поезда в Иркутске, а цели и задачи ему там разъяснят. Так и случилось, хотя Иван был нацелен на то, что его командировка не будет продолжительной. Было не секретом, что приближается финская кампания, и летчики бомбардировочной авиации там будут в первом эшелоне.
