Ты удивленно вскинул брови, внимательно всматриваясь в рисунок. Стрелки от сердца расходились лучами во все стороны, будто порыв ветра разбрасывает лепестки розы по ветру.
– Никогда бы не подумал услышать философские размышления от моей скромной музы!
Я слегка покраснела, спрятав глаза за прядью волос.
– Знаешь, твои картины заставляют задуматься даже меня, простую девушку из провинциального городка.
Мы долго сидели, молча, слушая шум города, пока уличный фонарь не зажегся мягким желтым светом. В комнате снова стало уютнее.
– Я нарисовала тебе чайник, чтобы ты согрелся после работы, – тихо произнесла, указывая взглядом на плиту.
– Как мило! Но знаешь, рисовать твою душу мне гораздо приятнее, чем чайники.
Я рассмеялась звонким смехом, заставив тебя почувствовать тепло дома, которого ты раньше здесь не замечал.
– Тогда покажи свою новую картину.
Ты осторожно развернул холст, украдкой наблюдая за реакцией любимой.
На картине был изображён город: здания растворялись в тумане, облака превращались в цветущие сады, а небо сияло золотым свечением вечернего солнца. Ты вложил в этот пейзаж частичку своей души.
Я подошла ближе, дотронувшись пальцем до холста.
– Это волшебство… Здесь есть та самая линия горизонта, которую ты искал. Она между небом и землёй, где мечты становятся явью.
– Значит, теперь я должен написать портрет твоей души, верно?
– Только сделай это быстро, – попросила я, присаживаясь рядом с ним, – потому что душа моя постоянно меняется.
Ты схватил палитру и начал яростно смешивать краски, пытаясь воскресить умершую любовь. Краски текли по холсту, как кровь из ран, превращаясь в бурные реки страсти и отчаяния. В каждом мазке кисти чувствовалась сила, способная сокрушить горы, и в то же время – хрупкость, подобная крыльям бабочки.
– Мы все – лишь марионетки в руках судьбы, Маша, – ты прорычал, не отрывая глаз от портрета, – танцуем под ее дудку, пока не оборвется нить!
Запах скипидара становился все сильнее, опьянял, как дешевое вино. Я смотрела на тебя, как на обреченного, на человека, идущего по краю пропасти, готового в любой момент сорваться в бездну. В твоих глазах отражался ад, и я понимала, что искусство для тебя – это не просто ремесло, это – жизнь, смерть, и воскресение одновременно. Ты был художником, истерзанным собственным гением, проклятым и благословенным одновременно.
– В искусстве нет правил, Маша, – прошептал ты, роняя кисть на пол, – есть только боль и красота, слитые воедино. И если ты не готов отдать все, до последней капли крови, – ты никогда не станешь настоящим творцом.
И в этот момент я поняла, что мастерская – это не просто комната, это – портал в другой мир, мир безумия и гения, мир, в котором ты был царем и пленником одновременно.
В тот вечер ты рисовал меня снова. Не на холсте – в своем сознании. Каждым взглядом, каждым жестом ты сдирал с меня кожу, обнажая суть. Я чувствовала себя бабочкой, приколотой к стене его гения, трепещущей в агонии самопознания. В твоих глазах я видела себя – и это зрелище было одновременно пугающим и завораживающим.
Ты закончил сеанс внезапно, как обрывается сон.
– Уходи, Маша, – прошептал ты, отворачиваясь, – уходи, пока я не сломал тебя.
Когда я уходила, ты снова надел свой малиновый плащ. Он развевался на ветру, как знамя безумия, как символ свободы. Я знала, что больше никогда не смогу забыть этот вечер, этот безумный дом, этого гения в тапочках.
