Любая идеологическая конструкция в ходе своего становления переживает и взлёты, и падения. Испытание временем – это безжалостный критерий истинности: ложное отмирает, истинное живёт. Идея, из века в век неизменно преодолевающая времена, отмеченные печатью «улыбки авгура», – идея истинная.
В поздние десятилетия республиканского Рима авгуры, официальные жрецы римского государства, не могли сдержать улыбку смущения при совершении древнего ритуала гадания по полёту птиц. «…нельзя было возражать против того, что люди в близком кругу называли религию глупостью: авгур мог, без ущерба для своих религиозных обязанностей, смеяться в лицо своему сотоварищу, совершая священнодействие» [42, 305]. Непроизвольная гримаса, искажающая лицо человека, делающего то, что противоречит его внутренним убеждениям и что он всё же должен делать в силу устойчивости «предрассудков толпы», стала знаком вырождения официальной религии Рима, знаком начала разрастания гнойника, в конце концов погубившего республику. «Улыбка авгура» прячется в глазах множества современных жрецов. Но если вирус религиозного лицемерия поразил Рим во втором-первом столетии до Рождества Христова, то в Египте его разрушительное действие началось задолго до появления на исторической арене самого Рима. «Улыбка авгура» осеняла Египет уже во времена Тутмосидов.
История возвышения великого завоевателя Тутмоса III нагляднейшим образом отражает состояние умов властной элиты тех времён. Один из сыновей Тутмоса II от второстепенной жены, скромный жрец Амона, был возведён в царское достоинство лукавой уловкой – идол Амона в ходе торжественного богослужения «указал» на второстепенного вельможу как на своего избранника. Тутмос, воспитанный в среде жреческой коллегии Амона, был ставленником одной из группировок, конфликтующих между собой в жестокой борьбе за власть. Этот, казалось бы, незначительный эпизод в постоянной схватке разных группировок за властные полномочия – а такие группировки образуются всегда и везде, где есть власть – стал, тем не менее, решающим событием для дальнейших судеб египетской общины. Жречество открыло для себя безотказный инструмент продвижения собственного могущества – оракул божества. С этого эпизода начинается неуклонное возвышение жреческой коллегии во властной иерархии Египта. Центр власти смещается в жреческую среду – царь от десятилетия к десятилетию всё более явно становится декоративной фигурой. Внешним знаком власти, но не самой властью. Отныне фараон вынужден не просто считаться с мнением жреческой коллегии – он всецело зависим от неё. Ресурсы, направляемые на содержание старых и строительство новых храмов, возрастают многократно. Жреческая коллегия становится избранным профессиональным сословием. Должность жреца, которая до этого времени обычно совмещалась с основной должностью в управленческой администрации и не давала никаких особых привилегий, становится вожделенной целью египтянина из любого общественного слоя – от простолюдина до выходца из столичной или провинциальной знати. Войдя в жреческую коллегию, египтянин приобщался к действительной власти. Более того, эта власть была скрыта от внешнего взора, она была невидима, и поэтому не связана с грузом ответственности за принятые решения, – этот груз по-прежнему возлагался на плечи официальной администрации. Оракул как инструмент принятия решений проникает во все сферы общественной жизни – систему наследования власти, систему управления, судебную систему. Египтяне идут в храмы для получения оракула по самым незначительным, житейским вопросам своего существования. Но «технология» оракула неразрывно связана с душевным состоянием «улыбки авгура» самого организатора действа – для того, чтобы принять
