Я как Единое. Сущность христианства и его судьба. Часть II. Истоки - страница 19

, остаётся основой понятия, изменяется только определение сущности того, что есть Я. Иероглифическая идеограмма Атона отличается только одним знаком – вместо иероглифа игральной доски, обозначающего пространство мысли, появляется иероглиф хлеба – знак сущности, питающей40 жизнь. Центр идеи Амона (АМН) – потусторонность, мысль: Я есть мысль. Центр идеи Атона (АТН) – посюсторонность: Я есть энергия, питающая становление посюстороннего, чувственно воспринимаемого, видимого здесь и сейчас, а не измышляемого кем-то мира. Измыслить можно всё что угодно, и у каждого свой мыслеобраз сущности. Единственная точка, в которой сходится в единство мысль разных людей, это видимый мир, природа, и только в этом мире, в природе, мы все представляем собой единство, поскольку для всех и каждого этот образ одинаков, и, значит, только этот образ может быть критерием истинности, тем мерилом, отталкиваясь от которого мы можем быть уверены в том, что нечто есть. А посему – всё мыслимое должно быть сведено к ничтожности. Это уничижение абстрактности, мысленного «фантазирования», проявляется даже в структуре письма. Иероглифы, связанные с абстрактностью, мыслью – иероглиф игральной доски, двурукий иероглиф категории Ка, определитель отвлечённости в виде свитка – постепенно исчезают из употребления в амарнский период [46, 190—204]. В попытке утверждения идеи Атона мы узнаём то же духовное движение, которое ознаменовало собой переход к Новому времени в Европе, – кризис религиозной традиции, опора мышления на природный опыт и стремление к научному взгляду на сущность бытия. Дух жаждет найти опору для отличия истинного от ложного – и поначалу находит эту опору в свидетельстве чувственности, едином для каждого. И с первых же шагов своих преобразований Эхнатон провозглашает свою приверженность Маат, Истине. Категория Маат приобретает новое наполнение: этическая категория – «что есть правильно и что есть неправильно» возвышается до категории логической – «что есть истина и что есть ложь». Отвергается как наивное измышление всё то, что не может найти подтверждения в непосредственном восприятии – нормативные образы в искусстве, многочисленные образы и сюжеты мифологии, наконец, образ самого божества. Слова «бог», «божественное» всячески преследуются и изгоняются из словоупотребления египтян. Но это отнюдь не означает, что Эхнатон был атеистом. Единый и единственный субъект, становящий себя как универсум, проявляющий себя во всём, от пылинки до человека, – сущностная ось идеи Атона. Так же, как и сущностная ось идеи Амона. И слова «бог», «боги», «божественное» изгоняются только потому, что в сознании египтян они накрепко связаны с мыслеобразами, с мыслью. А истина требует обоснования в видимом сиюминутном, ибо видимое сиюминутное есть действительное бытие высшей животворящей энергии – сверкающая бесчисленными переливами проявленность идеи Атона – бесконечная игра света: Атон, являющий себя для себя в мириадах мириад образов. «Ты творишь миллионы образов из одного себя…» [39, 306]. И высший образ, образ, в котором Атон узнаёт самого себя, это образ человека, а среди всех людей «наибольший по веку своему» человек как понятие, сам Эхнатон. Эхнатон осознаёт себя как самосознание Атона, и отсюда его требование поклонения – поклонения не телесности фараона, а идее, проявленной в сознательности фараона. Субъект Атон (Я) и субъект Эхнатон (я) слиты в одно самосознающее себя проявление: Я = я. И в основной эмблеме атонизма – Солнце, обрамлённое множеством рук человеческих, – эта идея передана максимально точным образом – свет, ставший человечеством. И в этом представлении мы узнаём проблески идеи христианства: «Я – свет миру». А потому и служение Эхнатона – это первая попытка откровения, попытка передать свет истины всем и каждому. В своём служении он не насилует, он призывает. Эхнатон – это мироточение, миролюбие его поступь. Но слаб ещё человек и не способен слышать и воспринимать это знание. «Распни его», – взывает эго. Духовная слабость человечества растворяет в себе идею откровения. Не отвергает, как думается многим, но растворяет, и идея эта начинает жить потаённо, жить, пока ещё не осознанно, но и неистребимо. Ещё столетия познания самого себя понадобятся обыденному сознанию для того, чтобы возрасти к восприятию этой идеи. И уничижение мысли в откровении Эхнатона будет преодолено самой мыслью в откровении Христа.