Я не препод, я Учитель! - страница 17

В речке Вязовке купаться было невозможно, а потому плавать я стала учиться только в Свердловске. В лесу, на окраине Эльмаша, располагались Калиновские разрезы, туда мы и бегали дворовой компанией купаться. Я плавала у самого берега – и исключительно по-собачьи. Стиль самый нелепый из всех возможных. Движений много, толку – ноль. Мои друзья и подруги отважно переплывали на другой берег, а я барахталась на одном месте. Дальний берег казался мне удивительно далеким. Хотя и было там всего-то метров пятьдесят с небольшим. Если позволяла погода, и срочной работы не было, мы проводили на разрезах целые дни – играли в волейбол, плескались, загорали. Хорошо помню, что еды с собой никакой не брали, но есть почему-то не хотелось. Странные у нас были организмы…

Еще помню соседа по бараку Николая, который, выпив, бегал по коридору, пугая людей пьяными криками, признаваясь, что некогда участвовал в расстреле царской семьи. Показывал – как и в кого стрелял, рыдал и смеялся. Кто-то верил ему, кто-то нет. Но поглядывали на звероватого соседа с опаской. Слабоумные сестры Николая работали дворничихами, а сам он производил жутковатое впечатление. Этакий Шариков Полиграф Полиграфорвич. Так что внешне на роль цареубийцы он вполне подходил. Но как оно было в действительности, сегодня уже не доискаться. В свете множества версий не столь уж сумасшедшей представляется и та, в которой под видом царской семьи большевики расстреляли случайных жертв, а самих Романовых по подземному ходу, оставшемуся еще с Расторгуевских времен, вывели за пределы оцепленного периметра, переправив за границу. Своя логика в этом наличествовала. Достоверно известно, как тот же Ленин пытался предотвратить расстрел князей Романовых в Петрограде, послав Горького с собственноручно написанным указанием выпустить Великих князей на свободу. Однако чекисты решили по-своему. Ленина не послушали, а Горького опередили.

Папа же нам рассказывал другие истории. Например, про рабочих узбеков, которые жили в бараке до нас. Заработанные деньги они прятали в подушки и матрасы, сами же экономили практически на всем. Так и умерли от голода. Когда забирали их тела, обнаружили спрятанные деньги. Никто не понимал, как так можно – изнурять себя до такой степени…

Но это все казалось нам ужасно далеким, узнаваемом только из рассказов родителей. От учителей мы получали знания иного рода, и еще раз хочется сказать: с моей первой учительницей мне, в самом деле, повезло. При всей любви и уважении, дядя Коля был, конечно же, не в счет. Он предлагал то немногое, что знал и умел. Ну, а Валентина Михайловна в этом плане была недосягаема. Мне казалось, она знала всё и обо всем, и слово, данное ей, я сдержала. Отставание от одноклассников было быстро преодолено. Меня спасала отличная память, я легко запоминало все озвученное на уроке. Сказалась и любовь к прописям, тетрадки мои ставились всегда в пример.

В четвертом классе любимую учительницу сменила Самочернова Маргарита Васильевна. Она была немного другой – бескомпромиссная энтузиастка своего времени, настоящая коммунистка. Учиться у нее было гораздо сложнее, но мы, дети, прощали ей эту твердость, поскольку и к себе она была беспощадна. Все свободное время она тратила на школу и учащихся, так и не обзаведясь семьей. Не уверена, что подобная жесткость необходима в школах (особенно в начальных классах), однако и этот опыт был для меня крайне полезен. Ну, а желание – учиться и учиться – во мне только нарастало. Я готова была ухватиться за любую возможность овладеть чем-то новым, и когда в школе появился хор, возглавляемый Петром Васильевичем Вориводой, студентом консерватории, я немедленно туда записалась. Впрочем, не я одна. Записывались ребята из нашего класса, были дети постарше и помладше. Это сегодня можно выбирать и придирчиво копаться среди сотен секций, кружков и клубов. Тем более, что альтернатива всегда под рукой – смартфон, планшет или компьютер. Тогда же мы были совершенно открыты всем вольным ветрам, включая и самые экзотические. Да и невозможно было отказаться от занятий Вориводы. Петр Васильевич прекрасно играл на аккордеоне, замечательно пел и всегда одевался с иголочки: белоснежная сорочка, безукоризненно повязанный галстук, начищенные до пламенного сияния туфли. Он казался нам человеком из другого мира, и мы жутко завидовали пионервожатой Кате, за которой Петр Васильевич красиво ухаживал. И сами старались следить за собой, являясь на хоровые занятия причесанными, в выглаженной и чистой одежде.