Я не препод, я Учитель! - страница 22

Можно, казалось бы, облегченно вздохнуть, да только завершилась ли череда реинкарнаций? Не уверена. Разговоры вокруг очередного возможного сноса никак не утихнут. Останавливаться, увы, никто не желает…

Разумеется, жить совсем без перемен невозможно, только вот мы, люди, сами отчего-то не меняемся. Мир воевал и воюет, и более того, некий флёр человеческих высокодуховных ориентиров, который пусть обманчиво, но все же царил в мире больше века назад, сегодня предан забвению. Кто богаче, тот и сильнее, а кто сильнее, тот и прав. И это уже не установка воровских зон, это вполне себе рабочая форма мировой политики.

Кстати, о зонах: насколько помню, в послевоенном Свердловске их располагалось не одна и не две. Где-то на окраинах сегодняшнего Уралмаша располагалась зона проживания японских военнопленных, а прямо у нас под носом, на Эльмаше (там, где сегодня трамвайное кольцо), размещались огороженные колючей проволокой бараки немецких военнопленных. В школы нас тогда родители не водили, и каждое утро нам приходилось терпеливо ждать, когда через распахнутые лагерные ворота выедет вереница грузовиков, забитых немцами, и минует улицу Баумана, на которой располагалась моя школа. Немцев тогда развозили по стройкам всего города. Двухэтажные дома барачного типа, которые до недавнего времени в изобилии водились на окраинах Свердловска, – это все дело рук военнопленных. Ну, а мы, конечно же, испытывали неудобства. Охрана с ружьями и автоматами оцепляла весь путь движения грузовиков, и до момента их прохода мы не могли добраться до родной школы.

Странное дело, мы относились к немцам без ненависти, хотя практически все потеряли в той войне кого-то из родных. Но хорошо помню наших женщин (включая мою маму), которые нередко бросали в грузовики проезжающим немцам кулечки с хлебом и вареными яйцами.

– Жалко ведь. Тоже люди, тоже голодные, – говорила моя мама.

И мы с ней не спорили. Это в наше не самое сытное время!

Особенность ли это славянского племени, не знаю. Но это было, и я это помню.

Год 1953 был для меня насыщенным. Я заканчивала семилетку – и довольно успешно, на одни пятерки. И в этом же году в марте к нам в класс зашла завуч и дрожащим голосом объявила, что умер Сталин.

Что мы знали о нашем тогдашнем вожде? Только то, что писали газеты, говорили взрослые, озвучивало радио. При Сталине я родилась, провело все свое детство. Это было чем-то привычным – как листва, как солнце. Если среди взрослых и бродили какие-то кухонные разговоры, то нас, детей, это, как правило, обходило стороной. Соответственно и реакция была бурной. Уроки отменили, а мы плакали прямо в классах на партах – кто навзрыд, кто попросту всхлипывая. Казалось, со смертью Сталина обрушится весь мир.

Но мир не обрушился, хотя с приходом Хрущева он и впрямь основательно перекосился и мог действительно взорваться в клочья. Но в этом же году я встретилась с Олегом, моим будущим мужем, и это изменило всю мою жизнь.

Как и я, Олег родился в августе, только на год и два дня позже, а свою семилетку закончил в городе Ирбите. Отличникам тогда не нужно было сдавать экзамены, и все, что от нас требовалось, это подать в учебное заведение документы. Олег поступал в горный техникум, я – в педучилище. Таким образом, лето 1953 года стало для нас летом отдыха. В футбол почему-то тогда не очень играли, а вот лапта, чижик, волейбол были популярны. В первый же вечер своего приезда Олег вышел играть с нами в волейбол. Оказалось, играет он мастерски, и наша дворовая братия тут же приняла его в свою команду. В тот вечер играли допоздна, никак не могли разойтись. Мама трижды звала меня ужинать, но мяч и сетка были мои, а ребята все никак не унимались. В итоге остались лишь мы вдвоем – Олег и я. Думаю, Олегу понравилось, что такая «шмакодявка» способна принимать его мячи и сражалась чуть ли не на равных.