– Ты меня не слушай, это просто истерика, не так уж больно и было, совсем чуть-чуть, сам сказал, что я только стонала.
Глеб закрыл лицо руками и кивнул – конечно, совсем чуть-чуть. А я вдруг успокоилась, слёзы помогли, боль ушла, и тело охватило блаженство от ощущения отсутствия боли. Когда я попыталась пошевелиться, Глеб сразу остановил меня:
– Катя, не двигайся, у тебя все мышцы порваны на ногах и руки очень повреждены, спина тоже непонятно как держится. Олаф, зайди.
– Катя, здравствуй, дорогая. Выглядишь хорошо.
– Привет. Зеркало есть?
– С этим подождём, завтра посмотришь на себя.
– Такой ужас?
– Ты прекрасна, только… от напряжения у тебя немного мышцы на лице… чуть изменились.
Даже лицо ощупать не могу, всё замотано какой-то непонятностью, это не бинты и не холст, что-то плотное, но не жёсткое. Попытавшись ощутить спину, поняла, что лежу на чем-то, проваливаюсь, как в пуховой матрац, ощущение непонятное. Олаф положил мне руку на лоб, и я сразу потеряла сознание от удара энергией.
Я пришла в себя от того, что кто-то трогал мои руки, Олаф. Он разматывал непонятность с моих рук… о, ужас! Кожа была совершенно синей, сплошной синяк, и такая распухшая, пальцы как сосиски. И я воскликнула:
– Это что такое с моими пальцами? Олаф, это навсегда? Как с ними жить?
Он только улыбнулся.
– Катя, час назад ты только шептать могла, а сейчас уже достаточно громко возмущаешься. Всё пройдёт, и ты скоро будешь ещё красивее. А сейчас ножки, прекрасные ножки.
Прелесть ножек ужаснула меня так, что я закрыла глаза.
– Ну, что, зовём Глеба?
– Нет! Только когда хоть немного меньше стану, Олаф, я как слон опухший.
Олаф очень вкусно рассмеялся, покачал головой и позвал Глеба:
– Глеб, Катя в полной красоте, торопись увидеть.
Своими пальцами-сосисками я не могла укрыться одеялом, они меня совсем не слушались, и когда вошёл Глеб, я только с ужасом посмотрела на него. Олаф получил массу удовольствия от моего смущения и улыбки на лице Глеба.
– Моя красавица, ты уже совсем пришла в себя, даже говорить можешь.
– Глеб, только совсем синяя красавица, розовой я уже была, теперь вот синяя.
Олаф что-то сказал Глебу на ассасинском и, подмигнув мне, вышел. И чего он так радуется, прямо счастлив весь, даже подмигнул мне, несмотря на присутствие Глеба.
– Я не понимаю, чему он так радуется. Опять буду ходить как ужас, никуда не выйти, буду только лежать и лежать.
– Так ходить или лежать?
Глеб улёгся рядом со мной и улыбался, поводил пальцами по моей синей сосиске.
– Хорошо хоть не ванна эта жуткая, ты хочешь сказать, что я прямо завтра пойду гулять в сад?
– Завтра не завтра, но скоро будешь гулять.
Я даже не удивилась своим, как догадываюсь, синим лицом. И какое такое лечение они придумали для моего совершенно измученного тела, что синева так быстро пройдёт? И эта слоновость сама по себе превратится в нормальность тела. Глеб мягкими пальцами очень нежно касался кожи на руках, и я почувствовала тепло, сначала легким дуновением, потом всё сильнее и уже совсем горячо. Я чувствую его энергию! Глеб улыбался, смотрел на меня и его глаза светились звёздочками.
– Я люблю тебя, милая моя, всё хорошо, твоё удивительное тело станет ещё прекраснее.
Он гладил мою кожу, и она оживала, прямо на глазах оживала, как та роза, как тот букет, который расцвёл от его прикосновения. Отёк спадал, и пальцы уже не стали похожими на сосиски, ещё не мои пальцы, но уже значительно тоньше.
