– Глеб, это что, я как цветок, да? Так быстро, удивительно.
– Ты самый красивый цветок, единственный в мире цветок.
– Ты будешь меня лечить?
– Я уже лечу тебя, восстанавливаю твоё мягкое тело.
Глеб водил руками надо мной, иногда касался кожи, и тело оживало, даже спина перестала ощущаться металлическим колом. Энергия лилась из его пальцев настоящим потоком, и я впитывала её как сухой песок воду, мгновенно и всю. И даже не заметила, как уснула.
Меня лечили все, Олаф объявил, что мне нужно разную энергию, не пытаясь даже объяснить, чем же она отличается, поэтому каждому было выделено время и начиналось развлечение. Олег назвал меня синей птицей счастья, Андрей голубым облаком. Виктор долго мычал, сдерживая своё сравнение, я сделала грозное лицо и затребовала правды, но услышав её, тут же кинула в него подушечкой. И откуда он таких слов набрался, кино что ли крутит, словарный запас пополняет – синий пупсик, хорошо, что Глеб не слышал. Я объявила ему вендетту, вот как только верну себе нормальный цвет, так и начну ему жену искать, серобуромалиновую, он такого слова не знает и пусть пока радуется.
Удивительно, но хотя цвет кожи уже стал невероятного послесинякового состояния, то есть – все цвета радуги, у меня ничего не болело, мышцы восстановились быстро. Олаф даже говорил, что я что-то там ломала, но категорически не стал уточнять, что. Заявил – заросло и будь довольна. Сам лечил приложением руки ко лбу, от которого я сразу на некоторое время теряла сознание. Глеб лечил своей энергией дольше всех, приходил, укладывался рядом со мной и целовал всё мое тело. От его поцелуев во мне возникали уже знакомые вихри, и тело тихонько звенело от удовольствия. Однажды вечером после такого лечения он решился меня обнять, хотя я и раньше говорила, что у меня ничего уже не болит. Объятие было таким нежным, таким бережным, что я заплакала.
– Не плачь, моя милая, я люблю тебя.
Я всхлипывала и пыталась ему сказать, что люблю его, но у меня ничего не получалось, и он только улыбался.
– Ты моя единственная, самая прекрасная.
Утираясь его платком, я просипела:
– Серобуромалиновая, конечно, единственная, где ещё такую найдёшь?
Глеб засмеялся и спросил:
– А Виктору ты где такую собралась искать?
– Ага, испугался, а сам меня назвал… и где такое слово только услышал.
– Пупсик? А что, нежно звучит – пупсик.
– Не смей! Никогда не смей так меня называть!
Рассердившись, попыталась вырваться из его рук, но мне стало больно, и я поморщилась.
– Что? Тебе больно? Где больно?
– Вот, если будешь так меня называть, то я…
– Не буду, клянусь.
Хорошо, что эти сверхчеловеки всегда свою клятву держат, теперь можно быть абсолютно уверенной, что никогда Глеб так меня не назовёт. Я прижалась к нему и задала вопрос, который меня очень волновал, но я боялась спрашивать:
– Ты поэтому решился после бала? Потому что Олаф тебе сказал, да?
Глеб молчал очень долго, гладил мои руки, целовал пальцы, волосы и в глаза не смотрел. Я спрятала лицо у него на груди и прошептала:
– Можешь не отвечать.
Глеб поднял моё лицо и сказал, не отрывая тёмных глаз:
– Я люблю тебя, жизнь за тебя отдам, только ты её не брала никак, жизнь эту, мою энергию. Я ждал, обещал тебе и ждал. Информация Олафа и поведение Норы на балу… короткая человеческая жизнь.
И вдруг улыбнулся, нежно меня поцеловал и прошептал:
– Ты сама сказала, что это ты меня совратила.
