По ходу разговора было решено навестить Вердо и сказать ему спасибо – ну, это мы с Самуилом решили – командор звуков не издавал, уже хорошо. Арно за весь вечер больше не сказал ни слова, сидел в уголочке и наблюдал за всеми, особенно за мной и Самуилом, всё-таки специалист по людям. Глеб тоже больше молчал, казалось, он всем телом ко мне прислушивается, как я себя чувствую, реагировал на каждое моё движение, от кого защищал непонятно. Наконец, он не выдержал, объявил, что мне пора спать, и я со всеми попрощалась, помахала ладошкой, чем привела Арно в состояние шока, и чему удивляется всё время? Все местные только улыбнулись мне в ответ.
5
Глеб меня ревнует. Эта мысль меня поразила так, что я долго не могла её принять. Когда он начал задавать вопросы, а мы сидели у окна на полу, и я уже почти засыпала на его руках, то какое-то время я что-то ещё отвечала: вкусный мармелад, да понравился, да очень, почему бы и не сказать спасибо. Сначала мне казалось, что Глеб просто интересуется, как я себя чувствую после такого количества съеденного сладкого, не вредит ли мне, как травы повлияли на меня, но потом догадалась, что эти вопросы касались моего отношения к Вердо. Не сразу поняла, что это обычная мужская ревность. Я подняла голову и посмотрела на него одним глазом, второй уже спал.
– Глеб, ты с ума сошёл?
– Почему?
– Это лишь вкусность, травки для моей пользы в исполнении Вердо. Ты знаешь, как я люблю поесть, Вердо…
– Мужчина.
– Ага, а вокруг меня одни мужчины. Глеб, мы это уже проходили. А ещё боевики мужчины, бойцы мужчины… столбы тоже.
Он обнял меня и стал качать как ребенка.
– Я люблю тебя, только сегодня я понял, что ты перенесла ради меня. Тогда был страх, что ты не выдержишь, ужас от твоей боли, твоего крика, постоянного крика, он до сих пор…
– Глеб, всё в прошлом, я не хотела вспоминать, я уже забыла всё.
– Ты не забыла, твоё тело помнит, ты сегодня опять всё пережила за один момент, чуть не задохнулась от воспоминания. Я не знаю, что такое боль, я только могу это представить, а такую боль твоего тела, такого мягкого и хрупкого, нежного, совершенно невесомого, я даже представить не могу. И когда ты говоришь, что полюбила боль в той пустоте потому, что ты одна, значит, меня там не было.
– Не было.
– Но ты же это всё перенесла ради меня, почему меня там не было?
– Потому, что я не верила тебе, не могла поверить, что ты можешь меня полюбить и страдать вместе со мной.
– Ты просто отдавала себя этой боли?
– Да. Больше тогда я никому была не нужна, только этой боли. Не так, я отдавала себя ей, чтобы она тебя спасла.
– Хотя мне не верила?
– Не верила. Тебе была нужна моя жизнь, я её отдавала. Глеб, это любовь, она отдает и всё. А сейчас я тебе верю, ты со мной, и в боли со мной. Я смогла тебе пожаловаться, как у меня всё болело, а раньше не могла.
– Ты никогда не говорила, как тебе было на самом деле.
– Зачем? Говорят только тогда, когда знают, верят, что поймут, разделят с тобой эту боль. Тогда я знала только одно – я люблю тебя, а тебе нужна моя жизнь. А любовь была только моя, и боль была только моя.
– Вся твоя боль моя. А моя любовь твоя. И я твой.
– Боли больше нет.
– Я всегда с тобой, никуда не отпущу, никому не отдам. Ты моя.
И я поняла, это ревность от страха за меня, внутреннего ужаса, настоящего, впервые осознанного этим суперсверхчеловеком, никогда не знавшим страха ни за себя, ни за кого-либо другого. Вообще никакого страха.
