Я на даче один.
Что ж, камин затоплю, буду пить.
Хорошо бы собаку купить.
И. Бунин. Одиночество
А у нас на даче пять собак,
Пять друзей и верных нам и милых.
Я не покупал, не приводил их,
Просто вижу: дело, брат, табак…
И теперь мы кормим их. Они
Брошены хозяевами были.
Господи, спаси и сохрани!
Вновь до «окаянных дней» дожили.
Прокорми попробуй эту рать —
Спячки ж нет у них, как у медведей.
Стали мы объедки собирать
У друзей, знакомых, у соседей…
И светлеет будто на душе.
Милосердье завещали предки.
Жаль, что нету Бунина уже:
Вместе собирали бы объедки.
Однако жизнь на природе и дружба со зверьем не уберегли меня от хвори, в детстве я не раз слышал разговоры о том, что в легких у меня «зарубцевавшиеся каверны». Откуда они? Вероятно, от отца, он ведь умер в сорок лет от туберкулеза. И сердце врачи находили какие-то нелады. Был недолгий период в отрочестве, когда я чувствовал себя совершенно отвратительно, и помню, как однажды подумал: «Неужели так всю жизнь?» Но потом все вроде наладилось.
А тяга на природу, любовь к ней остались на всю жизнь. И потому, став членом Союза писателей, я больше всего ценил наш Союз за его Дома творчества, расположенные в прекрасных местах: в Коктебеле – у моря близ гор, в Малеевке – среди лесов и полей, в Гаграх, в Дубултах – тоже у моря, в Комарове – тоже лес… И я много ездил в эти дома, первый раз – летом в 1953 года в Дубулты, даже еще не состоя в Союзе, последний раз – в 1989 году в Коктебель. В иные года в Коктебеле бывал и весной-летом и осенью, в Малеевке – летом и зимой да еще по два срока, так что иногда вырывалось:
Живу два срока в Коктебеле.
Поди, полпуда соли съел.
И мне тут все осто…ли,
И я тут всем осто. ел.
Но вообще-то и жилось прекрасно и работалось хорошо. А сколько встреч, знакомств, бесед, веселых дружеских застолий! А походы в горы, в Старый Крым! А почти ежедневные лыжные прогулки в Малеевке!
Однажды встретил на лыжне Сергея Острового.
– Слушай, – говорит. – Я вчера стихи написал.
Я слушаю
– Ну, что скажешь?
– Как что? Хорошо.
– Что такое хорошо! Мустай Карим сказал: «Гениально!»
Перед обедом в столовой я положил на стол, за которым сидел Островой записочку:
С каждым днем сильней на сердце горечь,
Потому что вижу без труда:
Друг мой Островой Сергей Григорич
Гениально пишет не всегда.
* * *
30 апреля 1970-го
Дневник (новая тетрадь) начинается, к сожалению, с большим опозданием, но все-таки в весьма знаменательный день. Сегодня ровно год, как я привез из родильного дома Таню с Катей. Катюшка была маленькой-премаленькой, страшненькой-престрашненькой, жалкенькой-прежалкенькой. Роддомовская сестра сказала: «Берите. Хуже бывают».
Но характер был ясен уже тогда: нетерпеха, настойчивая, энергичная. Всего яснее и полнее характерец выражали ножки – тоненькие, красненькие, но очень крепкие, мускулистые… И вот сегодня вечером эти ножонки впервые сделали несколько самостоятельных шагов! Вообще-то она ходит давно, опираясь ручонками о стены, о мебель. А вот сегодня – безо всякой опоры!
Таня сидела на своей тахте, а я на диванчике, и вот мы стали подбадривать ее, чтобы пошла. И она, боясь, но больше радуясь, улыбаясь, смеясь, дрожа в коленочках, растопыря ручки, зашагала от меня к Тане, потом от Тани ко мне. И ей это ужасно нравилось.
Итак, человек сделал первый шаг. Куда теперь направим мы свои стопы? Прошлым летом в Опалихе, проснувшись однажды, Катя вдруг отчетливо сказала: «Где я?» Это было случайное сочетание звуков. Но вот теперь действительно, где ты, девочка, в какой мир пришла, какой в этом мире предстоит тебе путь, на котором сегодня ты сделала первый шаг?
