Я шкурой помню наползавший танк - страница 22

– Сидите, завтра вернусь, так и быть, выпущу на свободу.

– Объясни, Христа ради, что стряслось? – продолжал настаивать я. – Чтобы смог отмазаться перед шефом, если начнет спрашивать: почему отложили поездку на Саур-Могилу?

– А ты разве не слышал стрельбу на микрорайоне? Вчера, вечером?

– Какой-то шум имел место, однако значения, честно признаться, не придал. В наше время пострелушки такое же обыденное явление, как и насморк посреди гнилой зимы.

– Тогда слушай… Пошел я в автомагазин, а по пути решил пивком побаловаться.

– И?..

– Облом вышел. Укропы откуда-то налетели, три автобуса, крытые грузовики, легковушки и квадроцикл в придачу. Оцепили площадь, давай из автоматов в небо пулять. Мужиков, в том числе меня, положили мордой в асфальт, до сих пор правая бочина от берцев ноет… А рубашка там, на площади, осталась… Они рубашки со всех мужиков срывали.

– Проверяли, нет ли синюшности на плече от приклада автомата.

– Наверное. Поостерегся спрашивать… Короче, натерпелся такого, что до сих пор руки дрожат.

– Но почему рубаху оставил?

– На кой ляд она мне рваная, без рукава? Только потерял я кое-что большее, чем рубаха. Ты же знаешь, сколько мы ни ездили, я ровно дышал на укропов и на ополченцев и повода упрекнуть в сепаратизме не давал.

– А со вчерашнего похода?

– Сам догадаешься, или подсказать?

– Ладно, лечи нервы, а я по месту прошвырнусь. Все-таки уважительной причины брать отгул у меня нет.

За впечатлениями не обязательно плыть к островам Зеленого мыса, а берёзки загородной рощи такие же обаятельные, как пинии в окрестностях Порто-Корсини, чьи стволы телесного загара беззастенчиво тискает многорукий плющ. Надо лишь приходить к ним с широко распахнутым сердцем.

О культурном происхождении рощи можно лишь догадываться. Природе хватило четверти века, чтобы размыть границы между насаждения, низвести кусты декоративной бирючины до положения беспризорников и засеять просеки боярышником.

Удовлетворившись содеянным, великая распорядительница всего растущего под луной теперь отдыхает. И попутно наслаждается соловьиным хоралом, который возвёл на музыкальный Олимп бесчисленное множество композиторов.

Завораживающе действуют соловьиные трели и на простых смертных. От их прикосновения с души сваливаются напластования обывательского дерьмеца, а сама она готова раствориться в кущах загородной рощи, где пронзительно пахнет пыльцой серебристого лоха.

Однако я бы поостерегся бездумно следовать порывам разбуженной соловьями души. Это все равно, что водить воздушного змея на линии боевого соприкосновения. Можно наступить на прыгающую мину или повредить опорно-двигательный аппарат о забытый под кустиком снарядный ящик.

Загородная роща – не исключение. Свежая колея приводит меня на позиции гаубичной батареи. Сейчас здесь пусто, как в покинутом цыганском таборе, однако еще пару-тройку дней назад в роще гремело почище, нежели на старой Муромской дороге, где Илья Муромец проводил воспитательную работу с Соловьем-разбойником.

При виде огневых вспомнил приятеля, жителя шахтёрской столицы, попросившего раздобыть десяток-другой корешков лопуха.

– А ты можешь гарантировать, – спросил я, – что вместо лечебного растения не выкопаю, скажем, противотанковую мину? И не покажется ли воякам подозрительным шастающий в прифронтовой роще с лопатой тип?

От воспоминаний отвлекли вопли сороки и человеческие голоса. На ромашковой поляне ватага мальчишек. При виде чужака умолкают. Однако в глазах ни капли страха. Такое уж поколение пошло. Никому не удивляется и ничего не боится.