— Потому что я тоже тебя люблю, Элла…
Признание, равносильное приговору. Огласив его, Самир ставит нескончаемые многоточия вместо одной точки. Слишком много «но», чтобы бездумно поверить. Мы знакомы всего несколько дней. Мы чаще спорим, чем соглашаемся. Он из другого поколения. И он мой телохранитель.
Он не мог меня полюбить!
Я нервно улыбаюсь. Слезы больше не текут. На их смену приходит смех. Глупый. Неуместный. Даже чуточку истерический.
Странно, но Самиру совсем не весело. Приковывает ко мне хмурый взгляд и молча выжидает. Просмеявшись, смахиваю слезы и киваю:
— Считай, что я почти поверила.
Уголок его губ чуть приподнимается. Мне страшно представить, о чем он думает.
— Вы меня подловили, Элла Валентиновна. Конечно, это неправда. Я сказал то, что вы хотели бы услышать. Впрочем, разве мой ответ имеет значение? Что бы я ни сказал, вы мне уже не поверите.
Абсурдно, но шестое чувство нашептывает мне, что признание Самира — вовсе не шутка. Взрослый мужчина, познакомившийся со мной четыре дня назад, прекрасно знающий пропасть между нами и здраво оценивающий свои нулевые шансы, испытывает ко мне куда больше, чем примитивное чувство долга. Или я хочу в это верить? Хочу вновь испытать любовь?
— Холодно, Самир. Подкинь дров.
— Не сбежите?
Я ежусь. Куда бежать? Зачем? Сгинуть в буре? Не успею. Меня Самир благодаря своему собачьему нюху найдет.
— А смысл? — пожимаю плечами, остывая. Он опять обращается ко мне на «вы». Снова отдаляется на шаг и гасит горящую в глазах увлеченность.
Накидывает в камин дров, которые сразу охватывает жаром. В комнате становится светлее и теплее. Я залезаю с ногами на диван и укутываюсь в плед. Шмыгая носом, понемногу успокаиваюсь. Солгал Самир или сказал правду, цели он достиг — я стала уверенней. Я нахожу в себе силы жить. Без былого страха покидаю стены дома. Комфортно чувствую себя в чужом. У Самира неоднократно была возможность усыпить меня, увезти, продать. Будь он недобросовестным служащим, не тянул бы столько дней. Ведь в любой момент может всплыть его темное прошлое, объявиться подозрительные связи. В конце концов, через два дня вернется мой отец. Самиру невыгодно тянуть с моим похищением.
— О чем задумались? — спрашивает он, дав мне время прийти в себя.
— Представила тебя в качестве моего похитителя.
— И как? Удачно?
— Телохранитель из тебя никудышный, а похититель и того хуже.
— Вот засада! Ни в чем не преуспеваю.
— Ты хороший друг, Самир, — признаю я. — Ты заряжаешь.
— Хороший друг не завез бы вас сюда обманом.
— Если бы ты посвятил меня в свои коварные планы, вряд ли я бы поехала, — хихикаю я, заставив его улыбнуться. — Я бы расцарапала тебе лицо и сдала тебя полиции. Поверь, я та еще истеричка. Наверное, поэтому меня охраняли пятеро. С двумя-тремя я бы справилась.
Самир поднимает на меня тяжелый взгляд. Замечаю, как он на чем-то сосредотачивается. Задумчиво указательным пальцем потирает щетину и напряженно молчит.
— Рассчитываешь, насколько я сильнее тебя?
— Вы не против спать на диване? — вдруг спрашивает он, встав с кресла. — Здесь теплее, чем в комнатах. Я принесу постельные принадлежности.
Я теряюсь с ответом. Пока соображаю, Самир уже возвращается в комнату с двумя подушками, простыней и одеялом. Раскладывает диван, застилает и приглашает лечь. Сам с одной подушкой устраивается в кресле.
Под гипнотизирующий треск дров я разглядываю его профиль. Он неизменно пристально смотрит на огонь. Лишь пальцы правой руки, свисающей с подлокотника, иногда подрагивают. Его смуглая кожа сияет в золотом отблеске. Я размышляю, какие краски смешала бы, добиваясь такого цвета на полотне, и понимаю, что желание написать его портрет превращается в идею фикс: оставить себе частичку Самира. То, что будет только моим.
