Отход от освященных постоянным повторением традиций всегда вызывает у фрау Майер немалое раздражение. Она молча смотрит, как дядюшка отчищает ботинки и укладывает на место шляпу. Покончив с одеждой, подхватил портфель из коричневой кожи. Обычно дипломат ставится на полку, где и стоит ровно до тех пор, пока не настанет время вновь отправляться на работу. На этот раз, однако, Вильгельм под недовольным взглядом супруги забрал его в комнату.
Щелкнули металлические застежки. Глаза тетушки Гретхен неожиданно округлились. Все недовольство с обрамленного седыми кудрями лица исчезло, словно его и не было.
– Ты снял деньги со счета?
– Петер из отдела финансовых новостей настоятельно рекомендовал немедленно забирать из банков вклады, – мрачно откликнулся дядюшка. Он сидит, понурившись. Пухлые плечи чуть опущены, на лице проступает незнакомое угрюмое выражение. – В Америке страшный обвал на бирже. Он уверен, что этот кошмар докатится и до нас. Те, кто вовремя не заберет из банков деньги, могут их вовсе никогда не увидеть. Хотел бы я, чтоб это было пустое паникерство, но Петер знает свое дело слишком хорошо, чтобы пугаться на ровном месте.
– Если будет, как в двадцать третьем, нам эти деньги не помогут, – тихо вздохнула тетушка.
Пауль неуютно поежился. Он, конечно, двадцать третьего не помнит – ему тогда исполнилось ровно четыре года. А вот взрослым то времечко заполнилось накрепко. Рабочим выдавали зарплату каждый день. Дневную выручку складывали в чемодан пообъемистее. Большой и вместительной сумки денег как раз хватало, чтобы купить капусты и хлеба для ужина. Пауль как-то раз отыскал под кроватью непонятно как завалявшуюся зеленоватую бумажку в пятьсот миллиардов марок.
За двадцать пфеннигов можно купить целую пачку сигарет. За марку – большую коробку дорогих конфет. Что можно купить на пятьсот миллиардов? Берлин? Всю Германию? А тетушка равнодушно скомкала принесенную находку и бросила в мусорное ведро.
– Может быть, еще обойдется, – высказал Вильгельм робкую надежду. Непохоже, чтобы он сам верил в то, что говорит.
Пауль, конечно, пробовал расспрашивать дядюшку, что такое этот самый «кризис», и откуда он взялся. Вот только от долгих объяснений о товаре, деньгах и том, как одно превращается в другое, ситуация совершенно не стала яснее. А вот рыжий шарфюрер по имени Отто сумел донести суть проблемы буквально парой фраз.
– Жиды воду мутят. Не успокоятся, пока Германию на куски не разорвут.
Знакомство Пауля с евреями ограничивается семейством глуховатого Абрама Хермана из соседнего дома. И семейство это совсем не производит впечатления зловещей силы, что медленно подкрадывается к истекающему кровью отечеству. Старьевщик, потерявший на фронте четыре пальца на правой руке, слывет туповатым, но добрым малым. Рыжий Отто на попытку прояснить этот вопрос ответил затрещиной. Не сильной, но Пауль на будущее сделал зарубку: шарфюрер, конечно, свой в доску парень, и регулярно подкидывает монетки за раздачу газет, но с вопросами к нему лишний раз лезть не стоит. Одни говорят – всему виной евреи, другие винят буржуев, третьи уточняют, что евреи-то и есть главные буржуи… Пойди разберись.
А вот кто происходящим остался вполне доволен, так это Фриц. Завод, на котором работал его папаша-фронтовик, взялся сокращать производство. Старик Морген оказался среди тех, кого вытолкали на улицу, чтобы урезать расходы. Однако, не растерялся, поднял связи среди старых военных товарищей, и теперь щеголяет в коричневой армейской рубашке, на левом рукаве – красная повязка с черной свастикой. Штурмовые отряды охотно берут бывших военных, так что теперь Морген-старший охраняет нацистские собрания от коммунистов. Впрочем, еще чаще он вместе с товарищами-фронтовиками сам наведывается на митинги красных. После таких визитов у коммунистов добавляется сломанных носов и выбитых зубов, да и сам Морген частенько появляется на публике с подбитым глазом. Тетушка Гретхен при виде такого соседа недовольно поджимает губы, а вот Фриц ходит, довольный, как монета в пятьдесят пфеннигов: еще бы, папаша-штурмовик!
