Сначала под ногами была твердая нервная поверхность — брусчатка. Судя по доносившимся звукам, вокруг полно солдат. Наверное, я могла бы исхитриться и выглянуть из-под мешка, но боялась наказания. Вдруг сочтут попыткой к бегству и прикончат? Затем мы вошли в какое-то здание и начали спускаться. Воздух здесь был тяжелым, спертым. Он пропитался испражнениями и запахом горелого масла. От зловония кружилась голова, завтрак упорно рвался наружу. В итоге меня вырвало. Сжалившись, конвоир стянул с меня мешок, даже вытер лицо — неслыханная забота. Оказалось, мы в подземелье, спускаемся в один из кругов ада. Куда ни глянь, одни глухие стены, чадящие факелы и решетки. Немного привыкнув к полумраку, я начала различать людей. Их держали в забранных все теми же решетками камерах на каждом из многочисленных уровней тюрьмы. Кто-то в исступлении бился головой о стены, кто-то взывал о справедливости, кто-то спал, свернувшись калачиком на грязной соломе.
По коже пробежал холодок. Неужели меня тоже засунут в каменный мешок? А после забудут о моем существовании. Вряд ли найдется добрый аббат Фариа, который меня вытащит. Участь вырисовывалась печальная. Тут ведь наверняка еще и крысы водятся. Мамочки!
Но вот бесконечный спуск закончился. Лязгнула отпираемая решетка, пропуская в коридор с камерами с двух сторон. Большинство из них пустовали. Думала, меня поместят в ближайшую свободную, но я ошиблась. Мы остановились у входа едва ли не в последнюю камеру в ряду.
Словно материализовавшись из недавних страхов, под ноги метнулась крыса. Больше от неожиданности, чем от страха я завизжала.
— Привыкай, милая, тут этой живности полно, — непривычно теплым, чуть ли не отеческим тоном посоветовал конвоир. Тот самый, который вытирал мне лицо. — Но они людей не трогают, на моей памяти никого не съели.
Спасибо, утешил!
— Хватит с ней лясы точить! — Второй солдат добротой не отличался. — Закидывай, и пошли доиграем. Эль в кувшине стынет!
В очередной раз лязгнул замок. И закрылся, уже за моей спиной.
Эй, а руки! Я в отчаянье кинулась к решетке, но свет фонаря конвоиров уже мигал в начале коридора. Застонав, сползла на пол. Холод пробирал даже сквозь толстый слой соломы — хоть на нее не поскупились. Где-то капала вода, и этот мерный звук сводил с ума.
Одна, в камере три на три, где даже отхожего места нет…
Скованные руки ноют, что же дальше? Да ничего хорошего, Катя, скажем прямо. Может статься, уготованная тебе Машей участь была бы лучше. К слову, а какая? Что бы сделали со мной те верзилы? Убили, изнасиловали, продали на органы? Насколько я поняла, хорошенькую девушку тут можно продать в бордель или богатому папику и неплохо заработать, то есть нажива в виде камеры и паспорта не перекрыла бы упущенной выгоды. Между тем меня, определенно, собирались убить. Уж не потому ли, что кто-то занял мое место на Земле? Эта мысль прежде не приходила в голову, но долгие часы в камере способствуют озарениям. Делать все равно нечего, стоишь, сидишь и думаешь. А ведь рабочая версия, зачем-то Маша ведь выспрашивала о моей жизни. И не только о семейном положении, друзьях, но о привычках, увлечениях, словно досье создавала. Но для кого? Тут я без понятия.
В разгар горьких дум в коридоре раздались шаги, замелькали фонари. Выглянув, убедилась, ко мне пожаловали гости — тот самый инквизитор. Он велел расковать меня и накормить. Не иначе, задабривал. Рагу из проросших бобов я кое-как съела, за руки поблагодарила и терпеливо ждала, пока инквизитор доберется до сути.
