Зиновья Васильевна, какая всё-таки постоянная действующая молитва о защите, когда преодолеваются такие недоступные места, или в таких ситуациях?
Они очень разные, конечно. Чтобы бороться с мыслями, которые не нужны, которые мучают, лезут нахально, не спрашивая разрешения, я всегда произносила молитву, которую Серафим Саровский советовал, Иисусову молитву: “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешную”. И всегда ощущала: что-то отступало – вот, раз и отступало! – и становилась на ступень выше, больше как-то.
Иногда настойчиво повторяла, потому что в первый момент, конечно, шли мысли сомнения. Как поверить в то, что ты можешь писать какой-то труд, принимать какие-то строки высокие?! Те, кто шли впереди, это недосягаемые Звёзды, это Богини непревзойдённые, а ты простой смертный человек, как все, и ни в коем случае не можешь даже мысленно поставить себя рядом. Нет, конечно, ни в коем случае! В это не верилось. Три года подготовка шла, и нужно в Индию ехать. В честь чего бы это – в Индию ехать?! Что-то писать, что-то принимать?! Конечно, мысли сомнения подбрасывались. Но я знаю, что сомнения – это от тьмы, не от Света. Думаю: “Я ж всё равно никому не скажу, зачем я еду, куда я еду; надо мной же никто не посмеётся. А если это действительно так и я не отзвучу на Зов?!”
И оно всё сложилось, и к нужному сроку. Я дошла до того места, куда звали, и села за рабочий стол Елены Ивановны в Кулу. Гора как раз напротив, а гора Мории – немножко в сторону. Я положила руки на стол и говорю:
“Пусть минет меня Чаша сия, но не могу это принять, потому что я не считаю себя достойной. Но если это некому сделать, если нет человека, который более меня в этот момент может принести себя в жертву, только в том случае я согласна это принять”.
Тут ощутила токи, такие мощнейшие; не то, что они сильные; они внутри: как в одно мгновенье лотос раскрывается. Не передать это ощущение Благодати! Хотя и до этого я испытывала ощущение Благодати; я обращалась ко многим русским святым; трёхлетний труд был, я работала и писала книги.
На следующий день я утром встала как всегда: в четыре утра просыпаешься, потому что в горах невозможно спать дольше. С рассветом встаёшь, с закатом ложишься – как-то это вполне естественно. И вот проснулась и ощущаю, что я проснулась другой; что-то раскрылось, какой-то беспредельно величественный Звёздный Океан. Он полон знаниями, и всё это готово пролиться, всё это живое, и просто тебе нужно взять и в бисер строк вплетать это.
И я так поняла, что мне этого не избежать. Николай Константинович ушёл в День Шивы, и я начала работать с этого дня, принимать…
Ну вот, сказала то, что я вообще не собиралась говорить!
Урсула не препятствовала Вам?
Она не препятствовала. Когда я приехала – я 5 декабря приехала, – она сразу позвонила, договорилась насчёт гостиницы – там есть рядом с усадьбой. Говорит: “Ты устала с дороги, иди отдохни, завтра утром придёшь, я тебе покажу внутри”. Внутри вообще усадьбу не показывают, как правило, никому из туристов; это очень редкие случаи, когда туда заходят. А она сказала, что утром покажет. Я пришла. Но она очень занята была: ей лошадь кормить надо, ей постирать надо. И так всю неделю – ей всё некогда было.
И я больше общалась с Майна Деви. Мне, конечно, приятнее было с Майна Деви общаться, потому что это был прекраснейший человек. Она была горничной Елены Ивановны, а муж её был менеджером у Рерихов. Удивительно кроткое существо, её очень любили Рерихи, Елена Ивановна её очень любила, и чувствуется, что она Елену Ивановну любила… Она ходит внизу, где три комнатки музея, а наверху – кабинет Елены Ивановны. Она встанет и смотрит в потолок, где кабинет был. Урсула не пускает в дом слуг, они дальше веранды не проходят. Рерихи пускали, а Урсула не пускает – она тут хозяйка сейчас.
