Высказал разом Избигнев всё, что хотел, и умолк, вопросительно уставившись на хмурящего чело Ярослава. Но вот поднял на него князь свои глаза цвета речного ила, отмолвил твёрдо:
– Что ж. Стало быть, нынешней зимой и отправим княжну в Угрию. Обручим её с Иштваном. А потом отъедет она в монастырь в Тормово, там и поживёт до своего совершеннолетия года два-три. Мала покуда. Тот монастырь ещё королева Анастасия Ярославна сто лет назад основала. Наши русские жёнки православные там живут, Бога в молитвах славят.
– Так, княже. – Избигнев согласно кивнул. – Но всё же… Не рано ли твоей дочери к уграм ехать? Мала ведь, сам говоришь. Почитай, ребёнок совсем.
– Пусть едет. Ты пойми, друже, обручение это – залог мира и союза с Иштваном и его матерью. Королева Фружина! – Ярослав усмехнулся и качнул головой. – С нею лучше дружить. Умная она жёнка. И смелая. С мужем своим покойным, Гезой, даже в походы не раз вместе хаживала. В Галич сюда приезжала она единожды, ещё когда молод я был. Не помню, о чём толковня у Гезы с отцом была. Её только запомнил – едет, в шеломе, в панцире дощатом[107], словно ратник, вся железом облитая. Шелом сняла с подшлемником, косы золотистые на плечи упали, тогда лишь и понял я, что жёнка. И гордая вся, строгая, властная. С такой не пошутишь. Дочь Мстислава Великого. Хотя юная совсем была.
– Очи у ней светлые, – добавил со вздохом Избигнев. – И волосы, как лён. Мать ведь её – новогородка. В мать и дочь, видно.
Осмомысл неожиданно рассмеялся.
– Ты в неё влюбился, что ли? Говоришь так, будто томишься, сохнешь по ней.
– Да что ты, княже! У меня – жена, сын. Просто яркая она жёнка. Верно ты сказал: умная, смелая. Не позавидую я её врагам.
Вспомнил Ивачич давнюю схватку свою на саблях с венгерским бароном Фаркашем на Вишеградской горе[108], когда остановила их поединок гневная женщина – королева. И как стыдила она потом их обоих, но почему-то не обидно было совсем Избигневу. Наоборот, он смотрел на красивое лицо королевы и восхищался ею. Хотелось преклонить перед ней колено, поцеловать край платья, дать клятву верности. Но он был посол, чужеземец, он не мог…
Ровный голос князя оторвал Избигнева от воспоминаний.
– Брат Иштвана – Бела, в заложниках у Мануила, – перевёл разговор на другое Ярослав.
– Так, да не так, – возразил ему тотчас Ивачич. – Палатин Угорский в келейной беседе иное мне поведал. Думает базилевс Мануил дочь свою Марию за Белу выдать. А так как сынов у базилевса нет, объявить Белу наследником своим. А заодно и посадить его на стол в Эстергоме заместо Иштвана. Объединить мыслит Ромею и Угрию. И ещё. Бела, бают, мать свою Фружину ненавидит за то, что предпочла она ему Иштвана. Тако вот.
Осмомысл аж присвистнул от изумления.
– Не ведал я этого, – признался он. – Спасибо, друже Ивачич, просветил. Дальние, выходит, у Мануила замыслы. Кстати, матерью его была Пирисса – тоже угринка. Впрочем, и у меня в жилах угорской крови немало. Мать моя Софья – дочь короля Коломана. Бабка, Анна, супруга князя Володаря, правда, из Поморья родом была. Зато прабабка, княгиня Ланка, опять же из угров – сестра Ласло Святого. Впору хоть самому на угорский стол посягать. Но то так, шутки одни. Бела, кажется, на год младше Иштвана?
– Верно, княже. Но он давно в Константинополе. Вначале, видно, в самом деле просто заложником был, а после, когда побит был и изгнан из угров Стефан, младший брат покойного короля Гезы, прихвостень ромейский, уразумел Мануил, что не на того человека опереться хотел. Вот и приблизил он Белу к своей особе.
