– Благодарим тебя, хозяюшка добрая, – поднявшись с лавки, слегка наклонил голову Нестор. – Рады мы за тебя и за Избигнева. Видим, что живёте вы друг с дружкою душа в душу. Тако бы и нам всем.
Он искоса глянул на брата. Пётр ни в первом браке, ни во втором счастья не обрёл. Первой супругой его была сестра тысяцкого Улеба. Красивая была девка, да гулевая, не сиделось ей в тереме у Бориславичей. Носила боярыня гордое имя Евпраксия, но за похождения её, всему Киеву известные, прозвали её Забавою. Во время одного из приходов в Киев Долгорукого сбежала она от Петра с красивым суздальским отроком[60]. После искали её, даже в Суздаль людей посылали. Ответил тамошний тысяцкий: померла, мол, Забава ваша во время мора вместе с полюбовником своим.
Погоревал Пётр, да делать нечего, оженился вдругорядь[61], на одной молодой вдове, Евдокии Путятичне. Да вновь неудачно, хоть и получил за женой немалое богатство. Новая жена оказалась крикливой и властной бабой, кулаки у ней были крепкие, такие, что и поколотить могла своего тихого, спокойного нравом супруга. Кроме того, на каждом празднике упивалась боярыня до положения риз, так, что стыдно за неё становилось перед людьми. Где то видано было, чтоб жёнка тако себя вела? Оставалось вздыхать да разводить руками. Прогнать бы её прочь, да не хотелось Петру терять доставшиеся ему от жены волости. В волостях тех навёл он порядок, сам поставил верных себе честных тиунов из своих холопов, наладил в короткий срок порушенное хозяйство. Его хвалили, а кроме того, известен был Пётр на весь стольный Киев своей учёностью. Был умелым уговорителем, мог и князя убедить в своей правоте. Князей в Киеве сменилось немало, а он, Пётр, оставался. Бояре киевские ценили его советы, простой люд уважал за то, что не бесчинствовал он в своих владениях, давал дышать простому человеку. А вот в семье у Петра лада не было. Приходилось ему тосковать горько да другим завидовать.
…Братья покинули Копырёв конец уже в вечерних сумерках. Ехали конные, шагом, не спешили.
– Добре друг наш Избигнев устроился, – сказал Нестор.
– Это так, – согласился старший брат.
Оглядевшись по сторонам, не подслушивает ли их кто, он хриплым голосом негромко добавил:
– Ты, брат, не всегда ему всё, что думаешь, говори. Пойми, он – человек Осмомысла. А у галицкого властителя, думаю, чаяния и мечты дальние. Это тебе не Ростислав богомольный. Осмомысл – у него на Галичине порядок, бояре спесивые тихо сидят.
– И что? Думаешь, Осмомысл на Киев посягнёт?
– Нет, не то. Умнее он. Полагаю, он своего ставленника посадить здесь захочет. А Избигнев – первый у него человек. Вызнает всё, и о боярах, и о посадских людях. Вот тогда… Как бы нам под Галичем и не оказаться, брат Нестор. Но то так покуда, мысли мои, предположенья. Одно скажу: осторожен в разговорах с Ивачичем будь. Лишнего не болтай. Понял?
Нестор угрюмо кивнул головой. Не хотелось ему хитрить с человеком, которого считал другом, но понимал он, что Пётр прав. Сегодня они – заодно, а заутре… Бог весть, что будет. Слишком тугой верёвкой переплетены на Руси интересы разных людей: князей, бояр, воевод.
…Утонули в синей сумеречной мгле за Жидовскими воротами всадники. Стих вдали топот копыт. На Киев спустилась ночь.
Плоскую равнину, поросшую дубовым и буковым лесом, пересекали узкие, глубокие овраги, по которым проложили себе русло бесчисленные речушки. Край, полный зверя, птицы, рыбы, окаймлённый с западной стороны долиной Сирета, а с востока – Прута, сложенный известняками, глинами и песчаниками, издревле был обиталищем разноличных бродяг и беглых людей из сопредельных земель – Угрии, Червонной Руси, Болгарии. Крутой дугой охватывала плато река Берлад, а на правом берегу её раскинулся город с тем же названием – самый большой в этих местах. Селились тут славяне, греки, угры, волохи
