А началось это все, с того момента, как в Тобольск на вечную ссылку привезли «набатный колокол» Спасо-Преображенского собора из города Углича. Этим колоколом, ударили в набат, когда жители Углича обнаружили бездыханное тело царевича Дмитрия, последнего сына царя Ивана Грозного. Малолетнего царевича Дмитрия в Угличе любили и почитали, считая его прямым наследником на царский трон. Уверенные, что произошло коварное убийство, горожане вышли на площадь с требованием выдать им злодеев. Боярин князь Василий Шуйский, срочно прибывший из Москвы, чтобы успокоить возмущенную толпу, пытался убедить их в том, что Дмитрий погиб случайно, но никто ему не верил и это только еще больше, распаляло народ. Разъяренная толпа разорвала, голыми руками, виновных в предполагаемом убийстве бояр и пошла, громить и сжигать их имущество. Волнение росло и набирало силу и если бы не прибывшие из Москвы войска, неуправляемая толпа грозила выплеснуться за пределы города. А там и столица недалеко. Ведь был убит не просто царевич – последний наследник династии Рюриковичей.
После подавления стихийного восстания многие его участники были казнены, многие отправлены в ссылку в Сибирь. Был наказан и «набатный колокол». Его сбросили с колокольни Спасо-Преображенского собора, отхлестали кнутом, оборвали «ухо», вырвали «язык» и отправили на вечную ссылку в Тобольск. Здесь он и хранится до сих пор, запертый в сарае приказной избы. Когда воевода проходит мимо, то тайком все же крестится на этот сарай. Как потом выяснилось, точно так же поступают почти все жители Тобольска.
Воевода как христианин знал, что колокол в православной Руси имеет духовно-символическое значение и почитается наравне с иконой и крестом. Заслышав колокольный звон, люди всегда снимают шапки, крестятся и молятся. Считается, что колокольный звон не только приносит исцеление, но даже отпугивает нечистую силу.
Бить кнутом и держать церковный колокол под арестом в темнице, Куракин считал великим богохульством и глумлением над христианской святыней. И, что за эти святотатства и поругания им когда-нибудь придется ответить, он нисколько не сомневался.
Еще одним камнем на душе, мучившем воеводу не меньше опального колокола, был случай произошедший уже совсем недавно с ним самим. Когда Иван Семенович вспоминал эту врезавшуюся ему в память злополучную ночь, ему становилось не по себе. Он до сих пор считал себя невольным соучастником этого с одной стороны глупого, а с другой кощунственного поступка, противоречащего всем христианским нормам и устоям.
Вот и сейчас, стоило только вспомнить об этом случае, как тут же заныло сердце, забухало в висках, а лоб его покрылся мелким, липким потом.
– Прости меня Господи – Прошептал воевода и истово перекрестился.
Это произошло на второй год его службы в Сибири. Зимней морозной ночью когда, как говорится, добрый хозяин и собаку из дома не выгонит, воеводу разбудил шум на воеводском дворе.
– Что там случилось? – Недовольно крикнул Иван Семенович, только-только было задремавший на своей теплой пуховой перине.
– Вставай, воевода. Вестовой пожаловал с целым казачьим отрядом из самой Москвы. – В опочивальню к Куракину влетел его рассыльный казак и принялся зажигать свечи. – Тебя, князь, требует.
– Господи, спаси и сохрани – Воевода перекрестился на темные лики в углу комнаты, тускло освещаемые лампадой. – Что случилось-то? Уж не война ли опять с Ливонцами? – Наскоро одевшись, воевода спустился на первый этаж.
