Дым не позволял видеть, сколько человек попадало в снег, но громкие вопли врагов говорили сами за себя.
Когда плотный пороховой дым рассеялся, тунгусов вокруг острога уже не было. Только десятка три то ли убитые, то ли раненые лежали и сидели на окровавленном снегу, напоминая о закончившемся сражении.
С воплем – «Сарынь на кичку» – казаки с пиками и обнаженными саблями уже без всякой команды перепрыгивали через тын, устремляясь в стан врага, туда, где до сих пор горели костры.
– Не расслабляться, казачки! – Зычно прокричал сотник Рукин, внезапно появившись возле Петра. – Ружья зарядить. Бугор, своих казаков задержи острог охранять. Я этих подлых людишек знаю, они и с тыла ударить могут. Пойду я. – Махнул он рукой в сторону неприятельского лагеря. – Посмотрю, что там?
Там, куда махнул рукой сотник, виднелся небольшой походный чум предназначенный видимо для их командира или самого князя. – А ты, атаман, отдохни, ведь не спал совсем.
– Подожди. Вместе пойдем. – Петр поправил висевшую через плечо перевязь с боеприпасами, засунул за кушак пистоль и выхватив из рук казака бердыш, перелез через крепостную стену.
– Атаман! – Навстречу Петру бежал казак. – Там старик тунгус, колдун, наверное, бормочет что-то.
– Толмача ко мне. – Прокричал Петр в сторону острога. – Быстро.
– Возле чума у костра сидел старый тунгус. Сморщенное коричневое лицо и закрытые глаза скорее напоминали спящего человека. По крайней мере на обступивших его казаков он не обращал абсолютно никакого внимания. Из-под облезлой шапки с ушками, вероятно изготовленной из кожи снятой с головы молодого оленя, на его плечи спадали длинные седые космы, давно уже свалявшиеся в колтуны по цвету напоминающие кошму, на которой он сидел.
Одет старик был в старую парку, непонятно из шкуры какого животного сшитую и увешанную уже выцветшими лоскутками материй, фигурками животных и людей вырезанными из костей и древесины.
То, что старик живой и даже не спит, выдавала его дымящаяся глиняная трубка, зажатая в желтых от никотина скрюченных пальцах, да тихое бормотание, на своем диком языке. Было непонятно то ли он, что-то, пел покачиваясь из стороны в сторону, то ли молился своим богам.
Обойдя старика, Петр отодвинул шкуру закрывающую вход в чум и заглянул внутрь. Скорее всего, это жилище было походным, но все же внутри оно было богато украшено дорогими тканями и коврами, а земля в чуме была покрыта войлочной кошмой и циновками.
Видимо хозяин чума собирался перекусить перед предстоящей баталией; на добела выскобленной доске лежали еще теплые куски вареной оленины, на глиняном блюде сухой творог и лепешки, тут же стоял берестяной туес с розовым топленым молоком.
– Где же хозяин-то? – Весело оскалился сотник, залезая в чум и усаживаясь на циновку. – Ну что ж, раз хозяин не приглашает, мы и сами с усами. О, а князь-то и выпить был не дурак. – В руках у Черкаса появился глиняный кувшин. – Арха! – Недолго думая он сделал два больших глотка и протянул кувшин Петру. – На, атаман, глотни. Забористое, молочное-то вино.
– Ты бы постерегся, мало ли что могут напихать туда эти тунгусы.
– Да нет, Петя, они рассчитывали острог захватить молниеносно. Не ожидали, что мы такой отпор дадим.
В чум заглянул десятник Федор Перфильев, примкнувший к отряду Албычева в Нарымском остроге.
– Что с ранеными пленниками делать будем, атаман?
– А много их?
