Вот в эти длительные речи
И в этот путь из круга в круг?
В каких-то жизней эпизоды -
Жестоко брошены они
То в замерзающие воды,
То в нестерпимые огни.
Ступай дорогой каменистой,
Земли обыденность нарушь,
В ладье плыви к душе пречистой
Через мученья стольких душ!
Сквозь преступленья государей
В её заоблачный приют,
В пространный этот комментарий,
В котором ангелы поют.
Лорд, побывавший в Риме и Вероне,
Видавший синеву иных небес,
Ну, и не только на отцовском троне,
Но и в постели знавший эту Бесс.
Но больше он ценил венецианок.
Что там теперь? Быть, может, сыновья…
В алькове пробуждался спозаранок,
Раздумывал и слушал соловья.
В дождливую погоду на досуге
Вновь сочинял он, стоя у бюро.
Тогда к нему войти не смели слуги,
Столовое пылилось серебро.
Что дни и ночи! Мало жизни целой!
Вновь громоздилась ужасов гора.
То шёл он за Плутархом и новеллой,
То жил и жил интригами двора.
То вдруг юнел, то вчитывался в сонник,
То вновь с убийцей дрался на мосту,
То погружался в пыльный холод хроник,
Столетий многоликих темноту.
Возможно ли в них всё принять на веру?
Но кончено… Захлопывал пенал
И этому актёру, браконьеру
Очередную пьесу отсылал.
Дождь обрывался. Сад стоял в накрапах.
По лесенке спускался он к цветам.
Меж тем быстрее, чем цветы на шляпах,
В ту пору люди увядали там.[9]
Наполеон ещё не старый
На острове столь отдалённом.
Он, удручённый это карой,
Не хочет быть Наполеоном.
И ведь не счесть даров Минервы!
Следит по обветшавшим картам
Свои бывалые маневры,
Но хочет быть лишь Бонапартом.
Мог стать поэтом и учёным,
И академиком однажды!
В его лице ожесточённом —
Томление тоскливой жажды.
И океанский ветер веет
И к облакам возносит славу…
Властитель дум, он сожалеет
О той ошибке при Эйлау
О том, что век напрасно прожит…
И видит синие равнины,
И всё насытиться не может
Немытым телом Жозефины[10].
Всех поражало это благочестье,
И приближённый с лестью и усмешкой
Сказал, что более всего боится
Внезапного, в громах и плеске крыльев,
Исчезновенья басилевса в небе,
Ведь ангелов Господь пришлёт за ним.
И что тут лицемерье и двуличье,
Обман, грабёж, постыдный брак с блудницей,
Предательство, народов истребленье,
Багровый мрак бесчисленных убийств!
Но, вероятно, был бы в наше время
Он менеджером назван эффективным.
Ну, как же, он утихомирил готов,
От персов откупился, кончил смуту
И чистоту ученья отстоял!
Бесспорно превзошедший Соломона,
Чудеснейший он храм воздвиг во славу
Святой Софии. Там сейчас мечеть.
«Служанки эти, эти слуги…»
Служанки эти, эти слуги
Здесь утром улицы метут
И моют окна, трут фрамуги.
Так дёшев и принижен труд.
И взгляд скользит по лимузинам,
Там радость жизни пьётся всласть,
А ведь мазутом и бензином
Незыблемая веет власть.
Гляди-ка, продавцы румяней
Своих гранатов – милый вид!
Но вот что: из незримых тканей
Местами город состоит.
О, это марево сквозное,
В котором изнываешь ты,
Всё из томления и зноя,
Из вожделенья и тщеты!
«После третьего стакана…»
После третьего стакана
Кахетинского вина
Средь блаженного тумана
Запеваешь вполпьяна.
И четвёртый будет кстати,
И настолько он хорош,
Что забудешь об утрате,
Воздух юности вдохнёшь.
Выше счастья и печали,
Быстролётны и легки,
Вот уж всюду запорхали
Золотые мотыльки.
Или огненная стая
Чьих-то душ из давних дней,
Над живой душой витая,
Захмелела вместе с ней?
Х.Б.
Здесь ангел Нового Завета
Весь край накрыл своим крылом…
Ты причинил мне зло, за это
Я отплачу тебе добром!
