Нанёс мне жгучую обиду…
Нет, не прибегну я к ножу,
Но мщу, не подавая виду,
И слово доброе скажу.
Ну, да, прощают зло порою,
Но слаще отомстить врагу:
Ты сжёг мой дом, я твой отстрою,
Подняться детям помогу.
Вот, обнищав, проходишь мимо…
Мой хлеб отныне будешь есть!
И ты поймёшь – неумолима,
Неотвратима эта месть.
Благодеяний вереница
Тебя нагонит, и тогда
Тебе от них не уклониться,
Живи, сгорая от стыда!
«В то время, жизнь ведя медведем…»
В то время, жизнь ведя медведем,
Ты был у смерти на краю
И дверь не открывал соседям
В берлогу тёмную свою.
Везде молва тебя судила,
Язвила совесть день и ночь,
И женщина не приходила,
Чтобы утешить и помочь.
Но в том, строжайшем из убежищ,
Где спор вели добро и зло,
Был голос музы свеж и нежащ,
Тебе, конечно, повезло.
Годы жизней заграбастав,
Над минувшим грохоча,
Длится «Марш энтузиастов»,
И не сыщешь калача.
Там, где каторжным гостинец
Люди грешные несли,
Как сияющий эсминец,
Выплыл город из земли.
Путь злодеев и героев
Позабылся и зарос,
И, Владимирку застроив,
Торжествует новоросс.
Только Муза, всхлипнув тонко,
В давний мрак, в былой Аид,
Как с яичком старушонка,
За конвойным семенит.
«Покоя нет, и жизнь берёт за горло…»
Покоя нет, и жизнь берёт за горло.
Водиться тошно с этими людьми.
Вот, кажется, со всех сторон припёрло,
И от кого зависишь, хоть пойми!
Но и в беде ты не изменишь музе.
И ты богат, хоть эта грусть остра,
Является с метафорой в союзе
Инверсия, поэзии сестра.
И эта вертолётная площадка
На доме олигарха говорит,
Что вот придётся и ему не сладко,
Но счастлив ты, служитель аонид.
В горячей сауне на склоне
Поры реформ и мятежей
Я видывал воров в законе
И государственных мужей.
Как сочинителя и знайку
Там привечали и меня,
Любезно подавали шайку
В блаженство жара и огня.
Одни от власти в полушаге,
Другие в думах о тюрьме,
Все были радостны и наги,
Держа грядущее в уме.
Кого-то позже и убили
Из тех и этих, но тогда
Причастная к незримой силе
Гасила помыслы вода.
И отсвет философской прозы
Пристал к обмылку давних дней,
И свист, и хлёст, и дух берёзы
Остались в памяти моей.
Так, будучи еще не старым,
И постигавший жизнь сполна,
Густым завеянные паром
Застал я эти времена.
И я, певец исчезнувших империй,
Входил однажды (что же, коль зовут!)
В битком набитый этот кафетерий,
Тогдашних реформаторов приют.
Там были неудачники-поэты,
Экономисты с некоторых пор.
Глотая кисели и винегреты,
О Кейнсе заводили разговор.
Недавно их в правительство призвали.
На алчущие лица их подруг
Я, пожилой, поглядывал в печали,
Не излечив высокий свой недуг.
Прошли реформы кой-какого сорта,
А в памяти тот вечер отражён
И эта жажда власти и комфорта
На юных лицах воспаленных жён.
В родном Содоме славно жить и выжить,
Потом его крушенье пережить,
Ну, а в конце такое отчекрыжить,
Что изумится эта волчья сыть.
Вся лагерная пыль зашевелится!
Мне чудится, сейчас за рядом ряд
Барачные измученные лица
По очереди на него глядят.
Как жизнь моя увиденным богата!
При мне дающим интервью врагу
Того, кто гнул и доносил когда-то,
Я жалобщиком видел – не солгу!
Кто шёл по трупам и хватал нахрапом
И в шахматы сражался допоздна
С глядевшим тускло сквозь пенсне сатрапом,
На всякий случай, жертвуя слона.
«Баррикада с каторгой и ссылкой…»
Ю.В. Д.
Баррикада с каторгой и ссылкой,
И войны гражданской жернова,
Злая жертва молодости пылкой…
Как же эта повесть не нова!
Позже в оппозициях вы были,
Смертный путь безропотно прошли,
