– Ой, мимо моей двери легко пройти, предпочитая людей попроще, но полагаю, и моя бы заинтересовала, будь у неё такая же латунная ручка.
Так прошли первые четыре недели, а затем подошла роковая ночь семнадцатого октября, а с ней и странная незнакомка. Семейное богослужение в доме священника подошло к концу, и Гэвин в беседе со своей матерью, ни разу не переступавшей иного порога, кроме церковного (хотя её активность дома была одним из чудес, ради которых Джин иногда уходила в тенаменты, чтобы объявить обю этом), когда полицейский Юдолевый подошёл к двери, «с повесткой для Роба Доу явиться к десяти часам ии того ждёт арест». Гэвин знал, что это значит, и сразу же отправился к Робу.
– Позвольте мне немного пообщаться с Вами, – умолял полицейский, – Потому что, пока Роб не послал меня с этим поручением, ни одна душа не заговорила со мной в тот день, – Да, милый, я говорил, но ни мужчина, ни женщина, ни ребёнок не проронили бы мне ни слова.
– Давно хочу спросить Вас, – сказал Гэвин, когда они подходили к тенаментам, из которых в это время несло жареной картошкой, – Почему Вас недолюбливают?
– Потому что я полицейский. Я первый человек в Трамсе, которому этот самый народ платит жалованье кроной на неделю, вот и смотрит на меня как на опального человека, и в этом прав. Евангелие гласит, чтобы жена убоялась мужа, как и народ меня в мундире, хотя понимают, что я предпочёл бы придерживаться ткацкого станка, если бы у меня не было иного пути. Никто не испытывает стыда за моё положение, включая меня, но в этом городке нет места жалости.
– Вас должно утешать то, что Вы выполняете благое дело.
– Но нет. От меня больше вреда. Вот Чарльз Диксон, который утверждает, что сама моя форма возбуждает в нём такую грязь, что заставляет его разбивать окна, хотя до моего назначения он считался миролюбивым человеком. И что толку от их полицейского, когда они приходят в камеру после того, как я приложил к этому руку?
– Они говорят, что не придут?
– Говорят? Поймай их на словах! Они просто скинут меня в сточную канаву. Если бы они заговорили, я бы не стал жаловаться, потому что я от природы самый общительный человек в Трамсе.
– Однако Роб говорил с вами.
– Потому что он нуждался во мне. Таков был путь Роба, обращенный или не обращенный. Когда он бывал вдрызг пьян, он приказывал мне увидеть его в безопасном месте, но разве он
при мне переломится? Ну, нет.
Юдолевый – прозванный так из-за жалкого ропота: «Сия юдоль никого не ждёт!» – во время своих меланхолических обходов вздыхал, будто собирался заплакать, и Гэвин сменил тему.
– Вахта солдат всё ещё продолжается? – спросил он.
– Так и есть, но я в ней не участвую. Я псам делаю обход у подножия холмов, а те дежурят у старой ветряной мельницы.
Большинство огней в Трамсе уже погасли, и на мельнице потух свет, когда послышались шаги.
– Вы отчаянные персонажи, – воскликнул полицейский, но не получил ответа. Он изменил свою тактику.
– Ничего страшного для того времени года, – вскрикнул он. Ответа не последовало.
– Но я бы не удивился, – крикнул он, – Хотя с утра у нас был дождь. Ответа не последовало.
– Конечно, можно дать мне слово из-за двери. Есть нарушение закона, но я не знаю, кто ты.
– Ты поклянёшься этим? – хрипло спросил кто-то.
– Клянусь, Питер.
Юдолевый напрасно попробовал ещё шесть реплик.
– Да, – сказал он священнику, – Вот что значит быть популярным человеком. А теперь мне нужно повернуть назад, потому что те самые люди, к которым не позволили мне присоединиться, будут первыми, кто пожалуется, если я выйду за пределы поля.
