Можешь не отвечать… как же! Хочу крикнуть, что это гнусная ложь! Что верна была – знает ведь, что первым у меня был. И ему верна была, и предателю-Косте, которому могла изменять с чистой совестью после его художеств.
Алан всегда ревновал – болезненно, дико. Подозревал меня в изменах, смотреть спокойно не мог на мужчин рядом со мной. Это было обидно и в какой-то мере сладко – ревность льстила. Его ко мне любовь доказывала, как я думала.
Но… Алан сделал мне больно своими домыслами. Пусть тоже получит – уязвленная гордость ранит не меньше горькой любви. И за прошлые обиды пусть тоже ответит!
— Ты прав, — зло улыбаюсь ему в лицо. – Раскусил меня! Мне было скучно, кровь кипела, вот я и…
— Замолчи, — шипит Алан побелевшими губами.
Гляжу победно, не пытаясь скрыть болезненное торжество – задела его за живое! Не мне ведь одной должно быть больно. Это, по меньшей мере, несправедливо.
Алан бледен. Сжимает меня так, что ребра болят. Воздуха не хватает, и в голове мелькает мысль, что из этих тисков не выбраться живой – так и задохнусь, прижатая к телу Алана. Лицо его искажено из-за сказанных мною слов – а мне и радостно, и горько.
Так легко поверил! В неприятную ложь всегда верится легче…
Повинуясь порыву, я притягиваю к себе лицо Алана, и целую...
…добивая и его, и себя.
Губы его обжигают меня. Жалят так, что хочется или отпрянуть, или прижаться сильнее. Замираю, теряясь в выборе, который Алан делает за меня. Стискивает, не позволяя вырваться, и целует – ярко, жестко, с ненавистью даже.
Миг, и я лежу на кровати, а Алан нависает сверху. Глаза его безумны, полны дыма от пожара – смотреть страшно… Не смотреть – невозможно.
И я смотрю. Тону в его взгляде, теряюсь в этом страшном лабиринте. Найти бы знак, как выбраться, чтобы не погибнуть.
— Тебе ведь плевать – с кем, да? – Алан грубо задирает мое платье, оголяя бедра.
А я не мешаю. Мне так хорошо с ним…
… мне так плохо с ним!
Алан дергает свой ремень, но я не хочу вот так – грязно, в ненависти и злобе. Только не с ним, иначе как дальше жить?!
— Алан, — выдыхаю я. Тянусь ладонями к его лицу, притягиваю к себе – как раньше. Улыбаюсь, спрятав былые обиды в глубине своего треснувшего сердца; обвожу его острые скулы пальцами, успокаивая его ярость.
Раньше у меня это получалось: Алан – яростное море, а я – скала, о которую бились его волны. И сейчас… да, получается: дыхание его выравнивается, черты лица смягчаются. И все будто бы как раньше: Алан, я и моя к нему безумная любовь.
Наверное, никогда я не перестану томиться по этому мужчине, хотя и не знаю, чего во мне сейчас больше – искренней любви или такой же искренней к нему ненависти?!
— Ты ведь специально меня напоказ выставил, да? – спрашиваю тихо, не отводя взгляда. Хочу убрать руки от его лица, но Алан качает головой, и я повинуюсь его просьбе-приказу.
Глажу, ласкаю его, удерживаю в своей вселенной.
— Да.
— Унизить хотел? – усмехаюсь я, разгадав его план – может, раньше я бы оскорбилась. Разозлилась бы, а сейчас… да плевать!
— Не знаю, чего я хотел, — выдавливает Алан, и накрывает ртом мою грудь. Легко прикусывает сосок, и я вздрагиваю – платье почти никак не защищает меня.
— Зато я знаю… и все они – кто внизу – знают ведь, что мы здесь, да?
— Разумеется, — Алан глубоко вдыхает, щекоча мою шею. Его тяжелая ладонь ложится на мое обнаженное бедро, которое мужчина стискивает жадно.
Знают. Обсуждают – даже гадать не нужно, что связывает жену Константина Вольского и Алана Райгерта. И чем они занимаются наверху, да еще и наедине… Это в духе Алана – такая подстава.
