Мы быстро дотащились до старого стадиона, на котором не было ни тренажёров, ни забора, ни части трибун. В одном конце поля стоял импровизированный трамплин из досок и всякой херни. Вот недалеко от него под уцелевшим навесом и собралась компания из двадцати примерно человек.
– Ты не стесняйся: они все нормальные, – заверила Нинка и ушла к девчонкам.
Пришлось следовать правилам. Я нехотя скалился, изображая радость, и пожимал руки, кивал и назывался, совершенно не запоминая чужие имена. Чувствовал себя жутко некомфортно, никого не знал и понятия не имел, зачем мы сюда притащились.
Дико хотелось уйти, свести разговоры к минимуму, спрятаться. Но чисто машинально я разыгрывал дружелюбие и тихо ненавидел себя за дрянной спектакль. Нагло гнал, что ещё не со всеми познакомился, что вернусь позже и всякое такое, точно зная: им совершенно насрать, вернусь я в итоге или нет.
Примерно через вечность выпал шанс свалить. Но в башке зачем-то пищала мысль, что, если я свалю, Нинка не найдёт меня и обеспокоится. Она ведь ни адреса папаши не знала, ни моего телефона, и спросить ей было не у кого. Вот и пришлось пялиться, как другие танцуют под дерьмовый рок, занимаются всякой хернёй и пьют из одной бутылки.
Несколько парней силились укротить велик-недомерок, и в очередной заход красноволосый в зелёных кедах на скорости врезался колесом в основание говно-трамплина, перелетел через руль и мордой вспахал асфальт. И, будто фанфары, раздался дружный досадно-насмешливый возглас, а следом – ржач. Пацан же корчился на земле, держась за бок, и выл, срываясь на мат.
Наверно, это было дико больно.
– Дай ему салфетки, – равнодушно сказал кто-то.
Грик!
Вообще-то его звали Ройланд, но в детстве у него в спальне висел плакат молоденькой полуобнажённой Родриги Спитч, которой на тот момент перевалило за пятьдесят. Он доказывал нам, что она красотка, и мы с пацанами, помирая со смеху, прозвали его в честь карикатурного персонажа Грика Спитча.
– Грик? – неуверенно окликнул я, вскинув руку.
Он обернулся, долго пялился и подошёл. Уже вблизи лучезарно оскалился, обнял и сдавил, как подушку.
– Лю-ю-ютек, – протянул он. – Когда ты приехал?
– Недавно. Мама умерла, пришлось к папаше переехать.
Грик резко помрачнел, ободряюще хлопнул меня по плечу и угрюмо покивал. Не стал ронять клятые соболезнования, просто потискал за плечо, как бы давая понять, что рядом, на том и закончил. Помолчав, предложил:
– Вечером идём со мной в клуб?
– Нет, папаша не отпустит. Он… – Я беспомощно покрутил пальцем у виска, но сказал совсем не то: – Беспокоится очень. Давай в пятницу?
– А по пятницам он не беспокоится?
– По пятницам не особо.
Еженедельно с пятницы по воскресенье папаша напивался в баре у Эла, приходил далеко за полночь и нёс всякую херню, иногда до того лютую, что дико хотелось его отхреначить. Он подолгу раздевался не в силах стянуть с себя носки, бухтел невнятно, стонал и матерился, а потом орал во сне, будто его черти под зад пинали. Раздражал знатно, аж до скотского желания, чтоб он скорее сдох где-нибудь в вонючей подворотне по пути из бара.
– Ну лады, давай в пятницу, – согласился Грик. – Записывай номер.
Мы болтали недолго, Грик вернулся к своей девчонке, обнял её со спины. Сам он выглядел как бандит из фильма, статный такой, с хмурой рожей; она же была XL и явно домашней. Не подходили они друг другу – и хрен знает почему.
