За полверсты - страница 3



двадцать первый…

Мотыльки

Огненный полёт протуберанца
Мотылька до пепла обожжёт,
И столпятся маленькие агнцы
У небесных створчатых ворот.
Столько будет звонких, непослушных,
Чья неплоть прозрачна и хрупка,
Что устанет щепотью подушно
Осенять Господняя рука.
Не услышит жалобы и стона
(Озоруют, слёз в помине нет),
Но восплачет Отче сокрушённо
В третий раз за пару тысяч лет.
– Отчего же, дедушка, ты плачешь?
Спросит ясноглазый мальчуган,
Вот, бери мой крестик на удачу,
Только не печалься, перестань!
Будет, будет горько плакать Отче,
Льётся стая детская рекой,
Жизнь мальца короткого короче,
Безнадежно страшен род людской…
Не лукавый случай, не соблазны,
Не годов костлявая рука,
А мужей великих и ужасных
Злая воля бьёт наверняка.
И бредут на небо пилигримы
Белых, чёрных, смешанных кровей,
Бесконечно юные отныне,
Но земных правителей мудрей.

Родине

Если я оторвусь от тебя как лист,
Хоть как бог красив и как мёд душист,
Пусть мой брат и дед бросят камень вслед,
Пусть утопит дождь и иссушит свет.
Зачеркни, как лаж картотек своих
И автограф мой, и удачный стих,
Пусть сожгут дотла и развеют прах
На семи ветрах, на семи холмах.
Буду пыль и смог, буду снег и грязь,
Умирать сто раз, на тебя молясь,
А когда вольюсь в синь твоих очей,
Не узнай меня и не вспомни, чей.

Течёт река

Тая река свирепая,

Свирепая река, сама сердитая.

Из-за первоя же струйки —

как огонь сечёт.

(из былины «Добрыня и змей»)
Просила мать кровиночку: – На речку не ходи,
извилисты тропиночки у бешеной воды,
да никуда не денешься, опасливы отцы,
безудержные шкодники – мальчишки, сорванцы…
Послушные, пугливые не вертят шар земной,
летали вниз, рисковые, вихрастой головой.
– Храни, Господь, бесчинника! – молилась мать, пока
предчувствиями мучила проклятая река.
Росли сыны, нагрянули лихие времена,
беда невыносимая, а Родина одна.
Смеялся неслух матушкин, прощался поутру:
       – Когда тонуть назначено, от пули не умру!
       Ах, кабы знать проказнику, что есть одна река,
       в которой не настачишься ни щук, ни судака.
       Течёт себе, широкая, ни берега, ни дна,
       за чёрными осоками лишь смертушка одна,
       да не вода – колодина, по чуб, а не по грудь,
       течёт река Смородина, назад не повернуть.

Последний солдат

Не спит рядовой, не даёт память,
Далёк его бой, а ещё ранит.
Закашлялся в ночь. Как в бою, чуткий,
Последний солдат закурил трубку.
Морщинистый лоб не семи пядей,
Ни гений, ни волхв, так чего ради?
Служака простой, да и то древний,
Далёкой войны до сих пор пленный.
– Служивый, не спи, соберём ужин,
Ты нужен сейчас, ты нам так нужен…
Расскажешь, старик, как оно было,
Откуда бралась у тебя сила?
Давай, набивай самосад туже,
Парням расскажи, как ты там сдюжил,
Как выжил в огне самого ада?
Нам тоже теперь выживать надо.
– Не знаю! – сказал, а в глазах – мука,
Подумал чуток и развёл руки,
– Так я не пришёл, вот такой номер,
Остался, сынок. Там, как все, помер!
Закашлялся, сник. Задремал, что ли?
А может, устал от своей боли…
А может, сейчас он стоит насмерть,
 Вернуться с войны не в его власти.
 Уснул городок, а в окне искра,
 Последний солдат, а враги близко,
 Последний герой, а картуз мятый.
 Гори, огонёк, у его хаты.

Гроза попробовала тесто

Попало солнце в край ведра,
из тучи стрельнув ненароком,
стоит пустое со вчера
под пересохшим водостоком.
Небесный гром гремел вовсю,
купались птахи в клубах пыли,
весна готовила грозу,
а бабы тесто заводили.
Весне-то что до той войны,