За солнцем - страница 4

Мама и правда забыла о клятвах. Взгляд её размягчился вином и смехом. Она расспрашивала Гриза о каньонах – так, словно он был путешественником с края земли. И руда, и лестницы, и этажи скал, и редкие самоцветы – всё было ей интересно. В её расспросах рынки и жилища каньонов превращались в сказочные пещеры, волшебные гроты. Гриз отвечал неохотно. Отщипывал и расставлял по тарелке виноградины – кругами, квадратами, грубыми знаками со стен тёмной норы. Теребил ненужный в этом воздухе воротник-маску, прятался за медной кружкой. Но когда он смотрел на маму, смотрел так зачарованно, что ясно было: о странном тоже забыл.

Вот и хорошо, решил Анкарат, вгрызаясь в хрусткую, горькую от тмина лепёшку.

– А твои родители, Гриз, – мама играла лунным кулоном, тот скользил в её пальцах светлой слезой, – согласны, чтобы ты здесь работал?..

Гриз уставился на знак из ягод. Раздавил одну большим пальцем. Ответил:

– У меня нет родителей. Погибли. В каньонах опасно.

Мама прищурилась:

– Вот как. Значит, тебе повезло, что ты встретил его. – Как всегда в плохие моменты, имени Анкарата не называла. – Держись его, с ним удача.

Не глядя, протянула руку, растрепала Анкарату волосы.

И рассмеялась.

Мелодично и сладко – в тон цветам ночи и голосам цикад. И вся ночь, её сладкие запахи, ветер, звёзды застыли как в хрустале, задребезжали, вот-вот разобьются в пыль.

Анкарат вскочил, бросил Гризу:

– Пойдём.

Килч тронул маму за плечо, сказал:

– Тише.

Она замерла, полоснула взглядом… и сникла, уронила на стол ладони – словно Килч подрезал струну элемента. Анкарат запнулся в шагах, захотелось вернуться, заговорить, утешить, но не решился. Даже смолкнув, мамин смех, жутковатый, с отзвуком клятвы – длился, даже в доме он длился – в свете огня, в перезвоне магических нитей, в похолодевшей крови.

Только голос подземного солнца мог заглушить этот смех – но солнце молчало.

На крыше дома цвёл ещё один сад, запущенный и диковатый – мама то принималась ухаживать за ним, то бросала.

В одну сторону рассыпались глиняные скорлупки домов квартала, уже уснувшие, тёмные, а дальше в земле рдели трещины каньонов.

В другую – сверкал Верхний город, поднимался Ступенями к самой Вершине, к золотому её сиянию. Там были настоящие сады, каналы, настоящая сила, оттуда поднималось небесное солнце. Только попасть – никак.

Жители звали квартал ремесленным или окраинным, а Анкарат звал ничьим. Но все знали: эти названия неверны. Правда в том, что здесь живут те, кого Дом отверг. По-настоящему эта земля звалась проклятой, мёртвой. Кварталом отверженных. Бо́льшая часть соседей унаследовала судьбу предков, изгнанных в древние времена. Мама и Килч оказались здесь чуть больше дюжины оборотов назад.

– Не думал, – пробормотал Гриз, – что всё так похоже.

Говорил об их с Анкаратом судьбах. Мама вела себя чудно́, Гриз сравнивает её с той женщиной из пещер.

Как смеет!

– Чем это? – процедил Анкарат сквозь зубы. – Ничем ничего не похоже.

Гриз пожал плечами. Потом кивнул:

– Возможно. Но разве ты хочешь здесь оставаться? Не хочешь туда?

Он махнул рукой Верхнему городу, а может, и Дому, конечно, Дому. Власть Дома накрывала не только квартал, она достигала даже самой раскалённой глубины каньонов. Все ему подчинялись – даже слепые твари в тоннелях, даже Проклятья.

Анкарат разозлился:

– Да ты тут и дня не пробыл, неизвестно ещё, возьмёт ли тебя Килч на работу!