Мысль о бабушкином доме сделалась ещё более тёплой.
– Ну так сколько ж лет ты училась?.. Надоело, небось, страсть.
Аня расправила плечи.
– Четыре года. Может, потом и в магистратуру пойду, а пока – отдых.
Всё, чем она планировала заниматься дальше, после учёбы на гумфаке действительно казалось ей отдыхом. В голове ещё гудело от сотен, тысяч, миллионов слов, которые она вобрала в себя за четыре курса. Случайно услышанное отдавалось ассоциациями, несказанное зудело внутри и нередко будило под утро. Слова утешали, забавляли, предупреждали, мучили…
Всё это было с ней и раньше, ещё в школе, но гумфак это растревожил. Впрочем, она знала, куда идёт, предполагала, что так будет, и прошла через это. Теперь нужно было повидать бабушкин дом, просто жить и по возможности приносить пользу. Тоже иметь дело со словами, уже как экскурсовод и научный сотрудник музея-заповедника, пусть и младший, но теперь никуда не спешить.
– Правильно, а то совсем крыша съедет, – выдала тётя Оля. – Ты чуешь, какой воздух? – мечтательно добавила она, глядя в окно. – На Кривулю сходи, в воду бултыхнись и радуйся. Совсем зачахла в своём городе. Да мороженого возьми, нашего, – она указала на холодильник. – Обёртка другая, но вкус-то ты помнишь.
Этим пломбиром, который до сих пор, как оказалось, производили в районе, когда-то радовала Аню бабушка. Она не умела общаться с людьми так, как другие, но по-своему умела любить.
Аня взяла спичек, буханку ржаного хлеба и нарезку колбасы в вакуумной упаковке, пару дошираков в стакане и то самое мороженое.
– Спасибо, тёть Оль. – Она оплатила всё и пообещала: – Ещё зайду.
Нить, соединявшая их обеих, разорвалась, но тут же зародилась другая. Выйдя, Аня увидела, что у стены за углом стоит Сырин. Он было шагнул ей навстречу и открыл рот, чтобы что-то сказать, но молчи – вспыхнуло внутри; и Сырин снова оперся о стену с тем же глуповатым выражением, которое Аня видела на лицах людей всякий раз, когда решала себя не сдерживать.
Она кивнула ему как ни в чём ни бывало – он-то, похоже, её помнил, – и пошла по тропинке в прибрежную часть деревни. На улице Боковой жила мамина подруга Нета, и перед тем, как отправиться к бабушке, к ней стоило зайти.
* * *
Сгинь. Сгинь – то и дело загорался огонёк внутри и сами собой шептали губы, когда Аня по пути оглядывалась назад: Сырин почти сразу же, будто следуя нити, поплёлся за ней. Она занервничала, но успокоила себя тем, что по пути попалась парочка озеровских, которые её – ведь она своя – даже вспомнили. Да и до Боковой было не так уж далеко, особенно если прибавить шаг и идти самым коротким путём, по спускающейся от центра грунтовке.
На Сырина это всё-таки действовало. Он то и дело отставал, потому что останавливался у кустов и его, казалось Ане, рвало. Но потом он откашливался и продолжал идти, не сворачивая, и делал это так, что невозможно было сказать точно, просто ли ему по пути или Ане стоит беспокоиться. Когда на глазах показалась серая крыша нужного ей дома, она зашагала из последних сил и оторвалась от Сырина. Спасение было совсем рядом.
Металлический забор Харитоновых заржавел от времени, а скамейка – два приличных по размеру пня и перекладина-доска – порядочно покосилась. На ней сидела мамина подруга Анна или, как она сама себя называла, Нета. В её остриженных волосах свербела седина, а руки теперь были покрыты шелушащимися красными пятнами.
