Вновь подойдя к столу, Аня взяла в руки газету, увидела дату седьмого июля две тысячи шестого – и провалилась куда-то вниз, упала, стала совсем маленькой. Посмотрела на мир по-другому, нечеловечески, почти со всех сторон. Скрипнула дверца шкафа, мелькнули перед глазами загнутые края клеёнки и стоящая под столом банка с многолетней давности остатками чего-то белёсого. Аня выпуталась из своей одежды, оставив её на полу, и теперь была ростом немногим выше плинтуса. За дерюжку – бабушкин коврик, связанный из рваных старых тряпок, – зацепились неизвестно откуда взявшиеся когти.
Теперь и оно твоё.
Аня расправила крылья, впервые услышав их взмах так близко и ощутив его своим, вспорхнула и сразу же упала. А потом ещё, ещё и ещё раз, пока не перелетела на диван, где лежал её рюкзак и покрытые бурыми пятнами тряпки. Оттуда – на стол.
Там стало заметно, что за окном кружатся вороны. Аня никогда не видела их здесь. Она снова перемахнула на диван и посмотрела в зеркало чёрными, как бусинки, глазами. Скользнула взглядом по чёрным перьям и опять вспорхнула, чтобы выскочить в приоткрытую форточку, но больно ударилась в стекло ниже.
Привыкнешь.
То и дело теряя высоту, она облетела избу. Теперь этот дом со всеми его пожитками, которые уже двенадцать лет никто не трогал, сделался до ужаса понятным. Он правда о ней помнил. Годами слал намёки через время и пространство, заманивал в ловушку. Аня попалась туда и не хотела искать выход: здесь всё было такое родное.
И эти дурацкие крылья, которыми непонятно было как управлять, принадлежали ей. На гумфаке, показавшемся теперь таким далёким, говорили, что русская деревня умирает и нужно во что бы то ни стало успеть её узнать. Но Озеровка умела ждать, а Аня училась – и наконец они друг друга дождались.
* * *
Аня летала по избе, пока не начало темнеть и не скрипнула дверь. К тому времени она увидела, что дыру в потолке кто-то заделал. Может, этим занялась мама в один из своих приездов, а может, позаботились о целостности дома озеровские.
Нета появилась у входа в избу и ахнула, чуть не закрыв дверь обратно, но потом в её глазах мелькнуло понимание.
– Я так и знала! – закричала она. – Шу! Заканчивай!
А Аня не знала, как всё это началось и как это можно закончить. Так же, как таяли остатки дня, меркли слова и истощались силы, но она всё быстрее летала по избе, надеясь, что её выбросит обратно в привычное тело. Что же теперь делать с Настей, Сашей и работой? Вдруг Аню начнут искать или, хуже того, уволят за прогул в самом начале?
Нета схватила со стола газету, и мёртвые мухи с шорохом упали на пол.
– Шу! Шу!
Ничего не менялось. Нета осела на диван рядом с застарелыми кровавыми тряпками, сжала висевший на шее крестик в кулак и начала что-то бормотать себе под нос. В глазах у Ани окончательно помутилось. Она только и успела что опуститься на диван рядом с Нетой, перед тем как снова начать становиться большой и быть в человеческом теле.
Мышцы рук болели. Болели и ногти на ногах, теперь уже нежной кожей пяток чувствовавших под собой коврик-дерюжку. Нета сидела отвернувшись. Аня поняла, что лежит совсем голая, и её окатило стыдом.
– Одевайся, и пойдём. Уже почти ночь на дворе, возвращаться надо, пока Никитин собак не спустил.
Она была права – но как же теперь объяснить всё это ей и себе самой? Если раньше, в детстве, это всё можно было списать на её причуды – они ведь у всех есть, – то теперь… И сама Нета – на неё ведь не действует. О чём они будут разговаривать дальше – или, как это раньше бывало в семье Антипиных, замолчат и сделают вид, что ничего не случилось?
