– Дим, – Алешка на минуту придержал зубную чечетку, – мое дело – наловить карасей, а твое – сделать из них завтрак.
– Завтрак уже был, – сказал я. – Сделаю обед.
Клев был хороший, ведерко быстро наполнилось золотистыми рыбешками, и мы пошли домой. Было жарко, повсюду чирикали птички, каркали вороны. В Пеньках весело лаяли лохматые «лекарственные средства», в ведерке плескались караси. Мы даже немного посочувствовали нашим родителям.
– Ничего, Дим, – сказал Алешка. – Мы им оставим рыбки. Так уж и быть – покормим.
Дома я занялся обедом, почистил рыбу, сварил уху на печурке и сделал карасиную жаренку. Лешка отправился в Пеньки к Анне Степанне уточнять биографию ее брата. А еще я сбегал к магазину и купил у местных бабулек банку настоящего молока.
Пока я возился с обедом, Лешка тоже управился. Вместе с ним заявился и Рекс. Деликатно улегся в уголке на Алешкиной постели. Мы дали ему несколько крекеров, он похрустел и задремал. Только время от времени приоткрывал глаза и подрагивал чуткими ушками.
Сначала мы похлебали ухи, а потом наелись жареных карасей. Немного увлеклись и уставились на пустую сковородку. Оставили бедным родителям, называется.
– Да ладно, Дим, – сказал Алешка, – завтра пораньше встанешь – наловишь рыбки, нажаришь. А на третье у нас что?
Я поставил на стол большую миску с клубникой, посыпал ее сахарным песком, залил молоком.
– Ты, Дим, здорово готовишь, – отдышался Алешка. – Особенно клубнику.
Из-за стола он вылез с трудом, футболка на животе у него оттопырилась, будто под ней прятался футбольный мяч.
– Ща, – сказал Алешка, – подышу немного, растрясусь и буду дяде Боре донос писать.
– Донесение, – поправил я. – Только дашь мне твое «правильнописание» проверить, а то напугаешь генерала.
– Его напугаешь… Рекс, пошли, побегаем немного.
Рекс стукнул хвостом об пол и с готовностью вскочил.
Я поставил на плитку воду для мытья посуды и выглянул в окно. Они там здорово бегали – один свернулся в клубок под березой, другой – в мамином гамаке. Растрясаются.
Спокойных и безопасных часов оставалось все меньше и меньше.
Когда я перемыл посуду, начистил картошку на ужин, подмел и прибрался, явились наши «бегуны».
– Отдыхаешь? – спросил Алешка. – А я вот опять буду работать.
Он сел за столик в углу, достал из карманов шортов бумажные клочки и, высунув язык, стал писать «донос» генералу. Пыхтел, вздыхал, ворчал, потом позвал меня. С гордостью показал свои труды. Я внимательно прочел и не сделал почти никаких замечаний.
– Лех, Серов пишется через «е», «Безъвисти» – такого слова нет.
– А какое есть?
– Есть два: без вести. И не «прапал», а…
– Исчез?
– «Пропал» – через «о».
– Надо же, – удивился Алешка. – Всю жизнь так писал. И – ничего. Ты сам тогда эсэмэску набери, ладно? А то дядя Боря растеряется.
Мы отправили дяде Боре текст и получили лаконичный ответ: «Донесение принял. Конец связи».
Тем временем засинели сумерки, сгустились. Всплыла круглая красная луна и запуталась в ветвях дальней ели. Птички уже замолкали, а которые чирикали, то очень сонно, будто желали друг другу доброй ночи.
Рекс встал, встряхнулся и посмотрел на нас, словно сказал:
– Ну, мне пора. Или остаться с вами? Не боязно вам будет ночью без взрослых? – Он себя тоже, наверное, взрослым считал. А нас – щенками.
– Иди, иди, – сказал Алешка. – Тебя уж дома заждались – целый день по гостям шляешься.
Рекс помахал хвостом, улыбнулся. Лешка открыл ему дверь.
