Загадки рунических поэм - страница 24

«Померкла степь. Тропою тёмной

Задумчив едет наш Руслан

И видит: сквозь ночной туман

Вдали чернеет холм огромный

…

Вдруг холм, безоблачной луною

В тумане бледно озарясь,

Яснеет; смотрит храбрый князь –

И чудо видит пред собою.

Найду ли краски и слова?

Пред ним живая голова».

Эта голова рассказала витязю о коварстве карлы Черномора. В общем-то, ничего мудрого. Но итоговая ценность от встречи с этой говорящей головой состояла в том предмете, который витязь обнаружил, свалив эту голову наземь богатырским ударом в челюсть, – скрытый под нею чудесный меч-кладенец. Жаль, что остаётся не выясненным, где Пушкин почерпнул сюжет с говорящей головой. Нет и мысли подвергнуть сомнению масштаб его фантазии. Но, всё же, сюжет с говорящей головой, отделённой от тела, в качестве собеседника – это, в отсутствие аналога сюжета, в здоровую голову само по себе не влезет. Хотя, Пушкин мог почитать «Старшую Эдду» в оригинале (кстати, на это указывает используемое явно не русское слово «карла»). Или этот сюжет мог, например, достаться ему в устной традиции передачи от каких-нибудь родственных ему африканских племён, практикующих культ отделённых от тела человеческих голов. А может быть, в период работы над поэмой он перечитывал Шекспира, и его вдохновила сцена, в которой Гамлет обращается к черепу «бедного Йорика», держа его в руке. Уже видно, что формула «источник – субъект» теряет свои очертания в смысле ослабления и потери субъектности второго члена формулы, и трансформируется в формулу «источник – объект». Да и в [Клд] просматривается вырождение субъекта: «Мимир – бог подземных вод, и, подобно им, его мудрость глубока и таинственна. Он имеет прямой доступ в так называемую «библиотеку летописей акаши», и, вдобавок, дружит с норнами. Именно поэтому все постоянно донимают его вопросами. Однако он – усталый старик, капризный, язвительный и ожесточенный. Сказать, что он «с приветом», – значит, ничего не сказать. Служить плавучей головой-прорицательницей – дрянная работенка, и некоторые путешественники не без сожаления отмечали, что самое лучшее, что можно сделать для Мимира, – это дать ему наконец умереть». Здесь, с одной стороны, утверждается, что Мимир – бог. С другой стороны, это «плавучая голова-прорицательница» (очень уж уничижительная оценка, наводящая на неприятные ассоциации). Обезглавленный бог, – уже не бог. И плавающее нечто, достойное лишь жалости и сочувствия, – это не «голова-прорицательница».

В [ПрВл] есть такое место:

46 «Игру завели

Мимира дети …».

Можно заметить, что фраза построена не совсем по-русски. Фраза «Дети Мимира» звучала бы гораздо более по-русски. Не ведомо, как это выглядит в оригинале. Может быть, такое построение, – и в оригинале, и в переводе, – продиктовано стремлением выдержать стихотворный строй или что-то вроде аллитерации. Тем не менее, продолжая тему русскости, можно отметить, что интонационно слова «Мимира дети» звучат почти так же, как «сукины дети». Но, что написано пером…

Как известно, у Мимира не было детей. Не успел обзавестись, – ему рано отрубили голову. Очевидно, «Мимира дети» – это аллегория. То есть, здесь под детьми Мимира понимаются не впрямую его несуществующие потомки, а то, что можно было бы назвать его детьми. Если Мимир – это аллегория Разума, то Мимира дети – это дети Разума. Здесь вариантов интерпретации не много. Д. Свифт под «детьми разума» понимал книги. Есть ещё роман «Дети разума» Орсона Скотта Карда, но это тоже – не в тему. Ещё детьми, или порождением Разума, логично считать мысли (умственную деятельность). Выходит, «Мимира дети» – это аллегория мысли. Тогда игру мыслей правомочно считать процессом умственной деятельности, размышлением, раздумьем. Однако,